О муравьях и динозаврах - Лю Цысинь

— Эй, эй, вы это бросьте! — громко возразила дама, улыбнувшись во весь рот. — Я обслуживаю миротворческие силы ООН.

Весь автобус расхохотался, но окрик Клэра тут же перебил смех.

— Райли! — рявкнул он, — держись достойно!

— Ах, дядя Клэр, червям, которые заводятся в трупах, безразлично, достойными были эти люди при жизни или недостойными! — высокопарно ответила дама, и, махнув рукой, опустилась на сиденье рядом с Цинни.

Цинни уставилась на нее округлившимися глазами. Господи, неужели это Райли Уэнделл? Красавица, выигравшая бронзу по гимнастике? Пленительный яркий цветок западноазиатского спорта?

Заключительная часть поездки проходила в молчании. Через двадцать минут автобус прибыл на стоянку перед аэропортом. Там стояли еще два автобуса, также доставившие спортсменов, в недавнем прошлом входивших в сборную страны. Помимо баскетбольной команды приехали футболисты и представители еще одиннадцати видов спорта.

На взлетной полосе стоял «Боинг» — несмотря на то что небо Республики Западной Азии давно объявили закрытым, сюда каким-то образом прилетел и сел большой и роскошный авиалайнер. Клэр повел спортсменов к самолету. Несколько иностранцев в костюмах и кожаных ботинках вышли из двери им навстречу и встали на верхней площадке трапа. Один из них жестом остановил всю толпу перед трапом и заговорил. Спортсмены узнали его с первого взгляда: это был президент Международного олимпийского комитета. Но по-настоящему их потрясли его слова, которые переводил Клэр:

— Друзья мои, по поручению всего международного сообщества я прибыл в Республику Западной Азии, чтобы пригласить вас принять участие в двадцать девятых олимпийских играх!

Пекин

Итак, они в Пекине!

Когда автобус доставил команду в город, Цинни вздохнула. Когда-то этот далекий город не имел для нее, бедной, голодающей девушки из Западной Азии, никакого значения, но после предыдущей Олимпиады, четыре года назад, Цинни стала воспринимать Пекин как землю обетованную. Она мало что знала о Китае — лишь то, что почерпнула из старого фильма о боевых искусствах, снятого в мрачных черно-белых тонах. В ее воображении Пекин рисовался древним и безмолвным городом. Ей никак не удавалось связать свое представление о нем с грандиозным величием Олимпийских игр. Ей много раз снились игры, снился ей и Пекин, но они никогда не соединялись. В одних сновидениях она, как птица, проносилась над огромными толпами на олимпийских площадках; в других бродила по лабиринту хутунов[14] и вокруг старой городской стены, которая, как она считала, обязательно должна быть в Пекине, искала олимпийский стадион и не могла найти.

Цинни широко раскрытыми глазами смотрела в окна автобуса, отыскивая взглядом хутуны и городские стены, которые выстроила в воображении, но вместо них увидела множество небоскребов — совершенно новых и очень высоких. Лес зданий, сверкающих белизной под солнцем, как игрушки, только что вынутые из коробки, как гигантские растения, выросшие за ночь и нежно льнущие к небесам. Лишь теперь Цинни удалось связать Пекин с Олимпийскими играми.

Волнение от вступления в новый мир было подобно солнцу, пробивающемуся сквозь разрывы в облаках и ласкающему лучами света сердце Цинни. Но свет почти сразу же опять заслонили темные тучи.

Мировые СМИ трубили о каких-то великих ожиданиях и надеждах западноазиатских спортсменов, а те на самом деле вовсе не радовались неожиданно выпавшей возможности участвовать в Олимпийских играх. За десять лет жители многострадальной страны вообще отвыкли надеяться на что бы то ни было; напротив, они были обескуражены. К добру ли, к худу ли обернулись дела, но первым их побуждением было укрыться в раковину и попытаться обезопасить себя. У них не возникло никаких вопросов — даже такого вроде бы напрашивающегося: как их могли ввести в программу Олимпийских игр без прохождения отборочного цикла? Они тихонько, крадучись, поднялись в самолет, разместились по креслам и, затаив дыхание, стали настороженно ждать дальнейшего развития событий.

Цинни вошла в громадный, почти пустой салон и села у окна. Со своего места она видела, как президент МОК увел Клэра и других чиновников, входивших в делегацию Западной Азии, за перегородку, отделявшую салон первого класса от остальной части самолета. Более часа оттуда не доносилось ни звука. Спортсмены терпеливо ждали. Наконец Клэр вышел и стал молча сверять присутствовавших со списком, который держал в руке. Все глаза были устремлены на его лицо, хранившее нарочитое спокойствие. Видя эту безмятежность, Цинни поняла: что-то не так. Вскоре ее пристальный взгляд уловил еще одну несообразность: завершив проверку, Клэр шагнул к входу в салон первого класса, но замер, простоял несколько секунд с протянутой рукой, глядя куда-то в пространство, как будто внезапно ослеп, и лишь потом взялся за ручку двери. Да, — повторила про себя Цинни, — что-то не так.

Что-то не так по-крупному.

Вскоре после того, как спортсмены расселись по местам, им подали еду, и все наелись досыта, съев по две, а кто и по три порции. Китайские стюардессы и стюарды явно удивлялись тому, как много способны съесть эти пассажиры.

Когда самолет оторвался от земли, Цинни прильнула к иллюминатору, но ее родина почти сразу же скрылась под облаками, которые почти не расходились на всем протяжении полета. Как будто планете было что прятать.

После приземления в Пекине спортсмены еще два часа ждали в самолете, потом им выдали форменную одежду Западно-Азиатской делегации, они переоделись и спустились по трапу. В здании аэровокзала их ослепили вспышки бесчисленных фотокамер. Зал был полон репортеров, окруживших делегацию, как голодные волки — отару овец. Но вся эта стая держалась метрах в двух от делегации, остававшейся в свободном кругу и как будто окруженной невидимой силовой стеной. Цинни, да и всех прочих западноазиатских спортсменов больше нервировало то, что никто из репортеров не лез к ним с вопросами. Тишину в зале прилета нарушали только щелчки затворов фотокамер и шарканье множества подошв. Когда спортсмены подошли к выходу, раздался характерный грохот, и, оказавшись снаружи, они увидели, что в небо взмыли три вертолета — непонятно, то ли с прессой, то ли военные. Для их группы подали два автобуса, зато сопровождала дюжина полицейских машин и множество полицейских мотоциклистов. Выехав из аэропорта на шоссе, ведущее к городу, Цинни и все остальные увидели еще одну странность, которая потрясла их еще сильнее: на дороге не было никаких машин, кроме их кортежа.

Все это что-то значило…

В Олимпийскую деревню их привезли, когда уже начало смеркаться. Тут неясные опасения, мучившие западноазиатских спортсменов, превратились в ужас: Олимпийская деревня была совершенно пустынна. Дома, предназначенные для размещения спортивных делегаций, стояли темными; свет горел лишь в том из них, перед которым остановились автобусы. Посреди площади, окруженной домами,