Мама, мама - Корен Зайлцкас

Он встал с кровати и надел то, что приготовила для него мама: брюки-чинос, свитер с воротником и очень смелую клетчатую рубашку, напоминающую форму дорогой школы. Это означало, что им предстоит большой день. Что-то – он не знал, что именно, – что требовало стиля «business casual».

Внизу на сковородке шипел бекон. Мама скоблила подгоревшие тосты ножом для чистки овощей. Дневник Роуз лежал в самом центре кухонной стойки.

– Где он был? – спросил Уилл, проводя рукой по лавандовой обложке.

– На книжной полке, – ответила она тихо. – Спрятанный на видном месте. – Она поднесла нож к губам, жестом призывая его быть тише.

Уилл пролистнул страницы, относящиеся к третьему триместру, но записи, которые Роуз делала после аборта, исчезли. Ревизионист, существительное.

– Я вырвала их, – сказала Джозефина, выкладывая яйца-пашот на две тарелки. – Я никому не позволю думать, что моя Роуз сошла с ума. Это не о ней. Это не то, какая она.

Уилл задумался, почему, в таком случае, мама не возражала, чтобы люди считали сумасшедшей Вайолет.

– С Вайолет все по-другому, – отрезала Джозефина, и Уилл почувствовал себя так, словно в голове у него был аквариум, и она могла в любое время заглянуть туда и увидеть каждую плавающую в нем мысль. На мгновение воцарилась напряженная тишина. Мать придвинула Уиллу его порцию. – Вайолет сегодня возвращается домой. Мы должны поесть и поехать забрать ее.

Уилл почувствовал, что у него участился пульс. Его ноги подкашивались от тревоги.

Джозефина аккуратно откусила кусочек от своего тоста.

– Не смотри на меня так. Я бы оставила ее там, если бы могла, но врачи считают, что она стабильна, и наша страховая компания хочет отправить ее домой. Все будет хорошо.

– Нет, не будет.

– Будет. Дай мне поговорить с ней. – Она взяла его за подбородок и мягко приподняла его лицо, чтобы он посмотрел на нее.

– Она возненавидит меня, – сказал он, рассматривая контраст между своими песочными мокасинами и серыми плитами на полу.

– Мне кажется, тебе не нужно ничего ей рассказывать. Ничего страшного не произошло. Я вижу это так. У нее не будет судимости. И ей в любом случае нужно было в больницу. У нее были галлюцинации. Она была под наркотиками. – Когда он не ответил, ее тон стал резче. – Уилл, она смирилась с произошедшим, так сказали ее врачи. Если ты сейчас изменишь свою историю, это только собьет ее с толку. Она все еще немного слаба и растеряна. Нам нужно будет понянчиться с ней неделю или две.

Уилл был поражен внезапной нежностью матери к Вайолет. Он почувствовал, что его лицо розовеет от зависти.

– Я тут размышлял, – сказал он. – Как ты думаешь, мне стоит поменять пароль на старой почте Роуз, чтобы нам не пришлось беспокоиться, что папа прочитает ее сообщения?

– Ты знаешь пароль?

Уилл кивнул. Он увидел свое отражение в кухонном окне: маленький рот напряженно сжат, глаза распахнуты чуть слишком сильно. Он пытался скрыть удовлетворение от взлома почты сестры, которое ощущал до сих пор.

– Сделай это прямо сейчас, – сказала Джозефина. – Пока отец не проснулся. Измени пароль на что-то такое, что мы легко запомним. Замени на «ChristLove».

Уилл постарался скрыть неудовольствие. Вскоре он уже был в кабинете матери, и в его памяти звенела речь отца о легкомысленных паролях. В слове «Love» он заменил «o» на «0». Когда он вернулся на кухню, яйца на его тарелке были холодными как лед и твердыми как камень.

Когда они уже собирались отправляться в больницу, Дуглас скатился с лестницы. Это выглядело именно так: пятитонная строительная машина, скатывающаяся по шаткой колее. Его шатало от собственного веса, его посеревшее липкое лицо выглядело как нечто забытое под подогревающей лампой для фастфуда. На нем все еще была вчерашняя одежда. Возможно, Уиллу стало бы его жаль, если бы он не знал того, что знал. Теперь, глядя на отца, он видел порочность пьянства: рыхлую плоть, отвратительное дыхание, готовые кулаки. Просто услышав о том, что он сделал с Роуз, Уилл почувствовал, что он тоже осквернен.

Дуглас забрал дневник, и у него на лбу выступила вена.

– Что происходит? – спросил он.

Джозефина повернулась спиной и с грохотом отправила свою тарелку в раковину.

– Мы едем забирать Вайолет из больницы. Вот что происходит. Ты можешь остаться здесь и заниматься чем угодно. Звонить своему спонсору и так далее.

Дуглас посмотрел на Уилла.

Уилл опустил взгляд на хлебные корки в своей тарелке.

Дуглас подлетел к шкафу и достал кружку. Вытащив кувшин из кофеварки, он обнаружил, что тот пуст, и со щелчком поставил его обратно. Он выглядел растерянным и агрессивным, как разбуженный лунатик. Все это время дневник оставался в его руке. В этот момент Дуглас выглянул в окно. Его рука коснулась стекла, оставив отпечаток.

– Изгородь. Джо, что случилось с изгородью?

– Я не знаю, Дуглас.

– Полицейский участок… – начал он. – Ты рассказала об этом, когда была в полицейском участке? Вайолет не могла этого сделать. Она все еще в больнице.

– Мы были в полицейском участке. Мы с Уиллом обо всем позаботились.

– Что ты сказала им? – В его голосе появились панические нотки.

– Все. Про изгородь, про электронную почту. У нас, конечно, не было дневника, но я рассказала и о нем. Ты мог бы сделать всем большое одолжение и отвезти его в участок, пока нас не будет. Конечно, если ты в состоянии вести машину. – Последнюю часть она произнесла медленно, многозначительно глядя на Уилла.

Дуглас ударил дневником о стойку.

– Я не пил, Джозефина!

– Ну разумеется! – сказала она, саркастически похлопав себя по шее. – Точно так же, как ты не пил в тот раз, когда отключился в поезде и проснулся на Ниагарском водопаде? Точно так же, как ты не пил на рождественской вечеринке в IBM, когда сказал мне перед всеми, что пусть мой следующий муж оплачивает уроки фортепьяно Уилла?

Уилл почувствовал, что она встала у него за спиной и положила руку ему на плечо. Это выглядело жестом поддержки, но он не мог отделаться от мысли, что она буквально поставила его между ними. Он стоял перед ней, как оглушенный живой щит. Его воротничок намок, и он понял, что плачет.

Уилл задумался, неужели такие разговоры происходят на кухнях по всему городу, рядом с доской, на которой мелом написан перечень нужных покупок: МОЛОКО, ЛАМПОЧКИ, ЯЙЦА, ПОПКОРН? Он привык думать, что да. Раньше он мог бы поклясться, что да. Он видел в церкви других родителей, которые целовали друг друга в щеку во время мессы, когда все обменивались пожеланием «Да пребудет с тобой мир», и был абсолютно уверен, что это их единственная еженедельная демонстрация любви. Раньше он готов был поставить жизнь на то, что каждый муж в мире похож на Дугласа, а каждая жена – на Джозефину. Но теперь он задумался… задумался, действительно ли мать каждого двенадцатилетнего мальчика купает его, называет жеребцом, ласково щиплет за задницу. Он задумался, действительно ли каждого отца медленно выдавливают из семьи, как старое и раненое существо, пока, сражаясь с безумием, оно не разорвало всех на куски.