Северные сказки. Книга 1 - Николай Евгеньевич Ончуков

чего только захочешь; дам дом и жену, и кобылу, только выпусти!» — «Врешь, старая ведьма! Не выпущу». Яга-баба заклялась ему, что ничего не сделает, он пришел и оправил перед печью петлю, открыл у печи устье и говорит: «Выходи, если жива». Баба-яга выпрыгнула из печи, угодила в петлю и повесилась. И опять взмолилась ему. Он и говорит: «Отпущу, старая кочерга, киевская ведьма, только тогда, когда обещанное все сейчас же отдашь». Она и говорит: «Иванушко, красное ты солнышко! Делать нечего, поди в кладовыя, там все найдешь». Потом подала перстень и говорит: «Поди в город, и какая девушка поглянется, только покажи ей этот перстень, она с тобой сейчас и заговорит». Ивашко сходил в кладовыя и говорит: «Ну, старая ведьма, живота тут довольно, а где же лошадь и дом?» Яга-баба и говорит: «В кладовой старшей дочери есть на полу дверь, отворь и там все увидишь». Пошел Ивашко в кладовую, нашел дверь, отворил и увидел там широкую улицу и три дома со скотом и животом. «Это хорошо, да как же я жить-то тут стану?» Пришел и говорит Яге-бабе: «Как же я жить-то в земле буду?» Она и говорит: «Ты отпусти меня и увидишь, что будет». Он и отпустил. И только что ей не стало, вместо худой избы Ивашко очудился в светлой красивой избе, а вышел вон, увидел — целых три дома стоят. Ивашко пошел в город, выбрал себе невесту, женился и стал жить да поживать, да добра наживать, а Яги-бабы больше не видал.

74

Князь и княгиня[25]

Жил был князь; женился князь в 12 лет, взял он княгиню 9 годов и 9 месяцев, жил он с княгинею ровно три года и три месяца, а на четвертой год гулять пошел. Ходил он, гулял ровно три года и три месяца, а на четвертой год князь домой пошол. Идучи дорогой, видит идут ему навстречу три старицы, три монашины черноризицы и белокнижницы. «Давно ли вы, спрашивает князь, с моего двора с княжевиного, с екатеринского?» Отвечали старицы: «Мы вчера с твоего двора с княжевиного, с екатеринского, и у тебя, князь, в дому все не по-старому, не по-прежнему: все добрые кони по колене в назьму стоят, едят траву все осатину, пьют воду все наземную; золота казна вся расхищена, во тереме жолубень веснет». Погонил князь своего добра коня сломя голову. Приезжает князь к своему двору княжевинскому, к екатеринскому, выходит молода жена встречать в одной тоненькой рубашке, без косьтчина (так), в однех тоненьких чулочках — без башмачек. Вынимает князь саблю вострую, срубил-сказнил поплечь голову; укатилась голова коням под ноги. Заходит князь в конюшню свою и видит: все кони по колен в овсе, они едят траву все шелковую, они пьют воду все ключевую; во тереме золота казна по шкатулочкам, цветно платье все по стопочкам, бела посуда по надблюднечкам, ключи-замки все по полочкам; во терем зашел — жолубня тут нет, дитя малого не видано; тут пяла стоят золоченые, в них шито, сколько плакано, все князя в дом дожидано. За беду тут князю стало, за досадушку великую. Заходит князь во конюшню во свою, выбирает князь лошадь добрую, погонил он коня сломы голову, ко двум старицам, двум монашицам черноризицам, белокнижницам, прискакавши к ним, говорит: «Уж вы, старицы-монашицы, черноризицы, белокнижницы! Зачем, зачем вы мне наврали?» Потом взял он саблю вострую и срубил-сказнил им головы, а сам бросился на кол-вострый конец и тем предал себя скорой смерти.

75

Царь Агапий и дочь его Елизавета[26]

Было некоторое царство неверное, небогомольное; в синем море было чудищо поганое, просило себе живой человеческой жертвы на съедение; и много выдавали ему, сперва по голове по лошадиной, а потом и по человечьей, затем стали жребий метать, и выпал жребий на царский двор, на царя Агапея. Была у этого царя Агапея дочь, прекрасная Елисавета, она была верная и молилась Богу. Пошел царь Агапей домой, закручинился, запечалился; жаль было ему дочери любой, а царице нелюбой, ей неродной. Подходит царь Агапей к дому, выходит ему навстречу жена и говорит: «Чего ты закручинился, запечалился?» Отвечает ей царь Агапий: «Как же мне не кручиниться, не печалиться, когда жребий пал на мой двор царский!» Говорит ему жена: «Не кручинься, не печалься, у нас есть не любая дочь Елизавета Агапеевна, она молится Богу не нашему, а своему». Тут пошел царь Агапей к своей дочере и говорит ей: «Уж ты любимая моя дочь, Елисавета Агапеевна! Вставай-ко ты утром ранешенько, одевайся хорошененько, снаряжайся в путь ранешенько, когда придут за тобой добры кони, тогда садись и поезжай». Все это знала дочь Елизавета Агапеевна, она горько заплакала и взмолилась Господу Богу Спасу, Пречистой самой Пресвятой Богородице и Егорию свет храброму. Назавтрие стала Елизавета Агапеевна утром ранешенько и увидела, что тут стоят добры кони, нарядилась, села и поехала. Свезли, оставили Елизавету Агапеевну у синя моря чудовищу морскому на съедение. Стала она молиться Господу Богу Спасу, Пречистой самой Богородице и святому Егорию свет храброму. Видит, едет человек на белом коне и привязывает бела коня к сырому дубу на шелков повод, подходит к Елизавете и говорит: «Поищи-ко у меня, голубушка, в голове». И когда она стала искать, он и заснул крепким сном. Вдруг всколыбнулось сине-море, и выходит из него чудовище поганое, и увидевши две головы, обрадовался. Увидала его Елисавета Агапеевна, горько восплакала, и еще более возносилась к Господу Богу, и стала человека будить: «Пробудись, добрый человек! Сейчас нас проглотит чудовище поганое». Но он спит крепко, и еще пуще прежняго залилась она горючими слезами, и одна из них пала на голову спящого. Тогда проснулся человек, дал девице шелков пояс: «Не бойся ты, красна девица, поганого морского чудовища, а возьми его на этот шелков пояс и веди на свой царский двор, и скажи всем, чтобы обратились они все к единому истинному Богу и выстроили бы три церкви соборные: одну Спасу Пречистому, другую самой Богородице, а третью Егорию храброму». Елизавета Агапеевна накинула шелков пояс на чудовища поганого, пошла и повела чудовища за собой на царский двор. Увидел царь Агапей свою дочь Елизавету с чудовищем, обрадовался и испугался; прибежал на двор и говорит своей дочери: «Уж ты, милая дочь Елизавета Агапеевна, не отпущай ты чудовища поганого, чтобы не пожрал он всего царства моего, а тебе самой, что нужно, то