Путь Беньямина - Джей Парини

Со столовой еще придется повозиться. Скатерти и салфетки поистрепались, в комнате очень темно, главным образом потому, что ее окна выходят на северо-запад. Столовой положено располагаться в южной части дома. Пол покрыт буро-черным лаком, и это создает некоторую проблему: даже в самый солнечный день от этого пола веет скорбью, которую несет в себе этот цвет. Я борюсь с этим, расставляя комнатные растения, свежесрезанные цветы и развешивая яркие картины, но, если комната темная, мало чем можно исправить положение. Может быть, помогла бы хорошая хрустальная люстра, например баварская, но мне она сейчас не по карману: постояльцы все чаще не хотят или не могут платить. Пользуются моей добротой, это просто возмутительно! Впору назвать мое заведение «Богадельня у мадам».

Мое гостеприимство известно, но я уже сыта по горло попрошайками, неудачниками, всякой там богемой и бродягами. Они толпами бегут из Франции, прячутся в телегах с сеном, роют, как кроты, ходы в грязной земле, перебегают через горы, как альпийские козы, прокрадываются, как воры, на цыпочках мимо испанской таможни, которой просто не справиться с их наплывом. Сержант Консуэло говорит, что хорошо бы и жителям Портбоу подключиться. «У нас на все людей не хватает! – жалуется он. – Законопослушные граждане должны оказывать нам содействие!»

Конечно, он мог бы и сам делать больше, но я по мере возможности буду помогать. На прошлой неделе я сообщила ему, что в моей гостинице остановился человек, по которому явно петля плачет. Границу он, по всей видимости, перешел пешком, но от него несло бензином. Борода спуталась, сам улыбается, а зубы щербатые, я сразу почуяла неладное, хоть он мне и заплатил немедля наличными, как я потребовала. Причины для подозрений были: бумаги не в порядке, по-французски говорит отвратительно, по-испански не знает ни слова. Родной язык у него, видимо, венгерский или что-то в этом роде. «Большевистский шпион, дело ясное», – сказал Консуэло после двадцатиминутного допроса в его номере. И этого типа передали французской пограничной полиции, благо за последний год она стала не такая безрукая.

Сегодня утром по телефону забронировали номера несколько армейских офицеров из Леона – четыре человека на четверо суток. С нетерпением жду их приезда в эти выходные: один из них знал моего мужа по военной академии. Он обещал привезти фотографию Клаудио, на которой тому лет двадцать. Как жаль, что я сама никогда не фотографировала, – так уж вышло. И теперь Сюзанна фактически не будет иметь представления о том, как выглядел ее отец, так что я рада любому снимку.

Нужно до их приезда навести в гостинице порядок. Не очень-то большое удовольствие доставит им компания моих нынешних постояльцев – но других пока нет.

Три дня назад заехала парочка глупеньких девушек-француженок. Им всего по восемнадцать-девятнадцать лет, и я не посчитала необходимым расспрашивать, кто они да откуда. Документы у них в порядке. Думаю, им просто хочется в это время уехать из Франции, и я их понимаю. Но лишняя осторожность не повредит. Девушки планируют пробыть здесь до завтра-послезавтра, а потом продолжить свой путь в Португалию, куда устремились все. У одной из них есть сестра, она тоже скоро приедет, может быть, даже завтра.

Еще один подозрительный постоялец – пожилой господин из Бельгии, профессор Лотт. Он живет у меня неделю. Если верить ему, он несколько лет преподавал историю в Брюсселе. Мне, пожалуй, нравится, как скромно он держит себя, но есть в нем какая-то уклончивость. «Вы совершенно правы, мадам», – постоянно повторяет он, даже когда я не спрашиваю, согласен ли он со мной. Будь он помоложе, я бы его в чем-нибудь заподозрила, но ему, наверное, лет семьдесят пять – восемьдесят. Человек в этом возрасте заслуживает некоторого доверия и уважения. Да и нельзя ожидать совершенства от своих гостей. Борцу за чистоту нравов не место в гостиничном деле.

Сегодня вечером в гостиницу забрели трое немцев. Это явно евреи: мать с сыном – очень мало говорят – и помятый человечек, которого зовут доктор Беньямин, – он по дороге, видимо, повредил ногу. Он хромает, стонет, морщится и никогда не оставляет вне поля зрения свой портфель. Не брился он как следует уже, наверное, несколько дней, а идущий от него дурной запах будет совсем не к месту в моей столовой.

Перед самым их приходом вечерний буфет уже закрылся на ночь, но они были ужасно голодны, и я их пожалела. А как иначе? Человек есть человек, какой бы у него ни был паспорт и есть ли он вообще. Я выставила им тарелку с холодным мясом, оливками и сыром и буханку хлеба и потом старалась не смотреть, как они за десять минут все это уничтожили. Мальчик по имени Хосе ел как свинья – как все мальчишки в его возрасте. Сюзанну я старалась держать подальше от этих людей.

Перекусив, они разговорились и показали причудливый набор дорожных документов. То, что они поддельные, не подлежит сомнению: совсем не тот цвет бумаги, какие-то смешные печати. Фотографии и те размытые. Но эти люди не похожи на преступников или шпионов. Просто очередные евреи в бегах. Кругом, как всегда, одни евреи. Гитлер многих из них отправил в исправительно-трудовые лагеря или выдворил из страны, и французы скоро последуют его примеру. Но куда им деваться? В Испании им сейчас рады не больше, чем в пятнадцатом веке. Может быть, их впитает в себя Америка: американцы все всасывают, как огромная вонючая губка. Скоро их запах будет доноситься через Атлантику.

Доктор Беньямин утверждает, что у него французское гражданство, он довольно хорошо говорит по-французски, с едва уловимо проскальзывающим акцентом. Недавно я слышала, как он шептался в холле с профессором Лоттом, и подумала: уж не секретная ли это встреча какая-нибудь? А иначе с чего вдруг такая доверительность? Не хватало еще, чтобы «Фонда Франка» превратилась в известное заведение для шпионов, о каких пишут в дешевых детективных романах.

Я поселила доктора Беньямина в худшем номере – с дыркой в потолке. Его спутники, Гурланды, поживут в соседнем, с двумя кроватями. Они, по всей видимости, хотят сесть утром в поезд на Мадрид, и это очень хорошо. Ужасно было бы, если бы офицеры из Мадрида застали их здесь. Им будет не понять, как это я, вдова Клаудио Руиса, принимаю у себя таких людей.

– А вы откуда? – спросила маленькая девочка со зрачками, похожими на опаловые бусы. На ней были белая кофточка и черная юбка, по-французски она говорила как-то странно. – Вы ведь не француз? У вас произношение не французское.

– Я прожил в Париже много лет, – сказал Беньямин.

– А раньше? Откуда вы?