Танцы со смертью: Жить и умирать в доме милосердия - Берт Кейзер

Освобождать могилы никогда не представляло особых трудностей, потому что уже через несколько лет труп превращался в чистый скелет и не вызывал отвращения. Но в последние годы это стало одной из наиболее отталкивающих сторон работы на кладбище. Для могильщиков существует опасность наткнуться на труп, полный «кимихалиев», завернутый в еще не до конца разъеденный пластик, так что приходится иметь дело с огромным мешком отвратительной дряни, и еще нужно надеяться, что там нет смертоносного излучения.

– Карел, пожалуйста, прекрати. Сейчас лето. И мы еще живы. К чему эти разговоры о мертвечине?

– Прошлым летом я два месяца проработал на местном кладбище.

Там его поразила невероятная чушь, которую люди на полном серьезе выкладывали друг другу о вещах, привидившихся им со страху. Могильщики расписывали труп, до того переполненный мерзкими веществами, что земля на два метра вокруг превратилась в слизь. Подобные россказни можно было услышать и о наступлении смерти: «Сначала она вся разбухла, а потом померла».

– Знаешь, пожалуй, пойдем обратно, – говорю я по прошествии получаса.

– Пошли. А неплохо прогулялись на свежем воздухе?

Мы идем обедать вместе с Эссефелдом и Яаарсмой. Эссефелд рассказывает об одном коллеге-священнике, который после сильной душевной борьбы наконец осмелился-таки пойти к женщине. Он стал совсем другим человеком и в слепоте, которую иногда приносит любовь, поведал эту потрясающую новость своему епископу, монсеньору Б. Реакция была следующая: «Было бы лучше, если бы ты был гомофилом, ибо когда ты идешь по улице с мужчиной, это никого не шокирует».

– Эссефелд, – спрашиваю я, – почему ты всё еще состоишь членом этого клуба? Мне кажется, ты вовсе не циник.

– Ах, куда я пойду в таком возрасте? Господь поймет, почему я всё еще там.

Поскольку мы заговорили о католицизме, Яаарсма сообщает, что, возможно, напал на след католических бородавок. Речь идет об одной до сих пор всё еще неясной классификации определенного вида бородавок на подбородке, верхней губе или щеке пожилых женщин. Названные бородавки встречаются только у худых женщин, не у пухленьких или полных, «что сразу же дает отправную точку для этиологии этих дермальных повреждений: почти наверняка это сгущение либидо, процесс, который никогда не наблюдается у полных особ, так как в этом случае наличествует течь в оральном удовлетворении».

Есть еще много неотложных вопросов в далеко не освоенной области этих захватывающих кожных коринок. «Так, например, я предлагаю различать католические и протестантские бородавки». Согласно Яаарсме, все они социогенного происхождения, так что полностью излечимы посредством плацебо. Попутно он дает свое определение «абсолютного нуля плацебо: это если стену сначала красишь ничем, а уже потом – краской».

Повсеместно существует полная неразбериха с лекарствами в дешевых упаковках, выпускающимися по лицензии, например в Италии, так что в точности одинаковые таблетки в простых картонных коробочках или пеналах поступают на рынок.

«Я слышу, как уже кричат, – вещает Яаарсма, – нет, послушайте, дайте мне настоящее французское лекарство, которое на три гульдена дороже. В конце концов ведь это мое тело!»

Карел рассказывает, что он применяет также акупунктуру. Сейчас на это большой спрос во врачебных практиках. Читайте объявления.

«Знаю, но ведь в этих объявлениях прочитывается: „Кандидаты с дипломом магистра Магии получают преимущество“. Ты же не попадешься на эту удочку?»

Тем не менее он ставит иголки с тем же непроницаемым видом, с которым делает инъекции пенициллина, хотя кто его знает, что он при этом думает.

Ничего хорошего здесь нет. Я хочу сказать: это великолепно в ресторане нашей профессии, но на кухне, когда никто из гостей не подслушивает, нужно всё-таки выбирать или одно – или другое. Но и на кухне Карел, не моргнув глазом, говорит, что эти альтернативы вовсе не так уж бессмысленны, и ратует за толерантность. То есть пытается избежать кухонного разговора, но ведь это единственный стоящий разговор.

Вчера вечером в отделении Де Гоойера умерла некая мефроу Феннема. Семья прибыла поздним вечером, чтобы с нею проститься. После этого тело привели в порядок и перенесли вниз, в холодильник.

Сегодня утром мефроу Браат не может найти свой нижний протез. После основательных поисков, которые хотя и обнаруживают протез, но не тот, что днем носит мефроу Браат, становится ясно: протез внизу, во рту тела, помещенного в холодильник.

Мике предлагает извлечь протез.

«Не-е-е-т! – сразу вопит Де Гоойер. – И как тебе такое могло прийти в голову? Ты с ума сошла? Оставь ты его, ради бога, там, где он есть».

И мефроу Браат получает новенький зубной протез за счет клиники.

В Австрии несколько лет назад был найден замечательный силуэт. Через пять тысяч лет глетчер в Тирольских Альпах высвободил тело мужчины, который попал туда в каменном веке. Литопедион – каменное дитя.

Де Гоойер всё еще терзается вопросом о смысле жизни. Тот факт, что мы не вступаем в жизнь, а просыпаемся в ней, еще не доказывает, что жизнь бессмысленна. Это приносит ему облегчение.

– Должно же там ЧТО-ТО быть! – восклицает он.

– Знаешь, здесь мы можем с тобой согласиться: да, ты прав, там что-то есть. ЧТО-ТО! Как ты хотел. Теперь тебе лучше? Схватил мировую загадку за глотку?

– Нет, конечно нет. Но, бог ты мой, не могу представить, что всё бессмысленно.

– Жизнь не имеет смысла, и жизнь не бессмысленна. Ты не можешь спрашивать о смысле жизни, но можешь спрашивать, например, о смысле молотка, которым забивают гвоздь в стену. Или о смысле пальто: чтобы защититься от холода. Или кредита: чтобы купить дом. Или светофора: чтобы избежать несчастных случаев. Но что касается жизни, бессмысленно спрашивать себя, для чего она. Если все вещи, которые действительно нужны для чего-нибудь (молотки, пальто, кредиты, светофоры), свалить в одну кучу и назвать это жизнью, никоим образом не получится, чтобы эта куча вообще для чего-нибудь пригодилась.

В безысходном горе Китс изрекает: «I was not born for this» [«Я был рожден не для этого»]. Он имеет в виду, что был рожден для чего-то иного, не для того, чтобы умереть так рано, безвременно, столь многого не совершив.

Но я думаю, что мы никогда не рождаемся для чего-то. Ни для горя и ни для счастья. Впрочем, разумеется, только в несчастье мы спрашиваем: «Почему?»

Никто не теряется в догадках над почему своей радости? Но в несчастье мы требуем объяснения.

Кеес Фалкенгуд, один из наших физиотерапевтов, увлекающийся акупунктурой, недавно провел несколько месяцев в Пекине. Обратно он летел через Коломбо, в Шри-Ланке, где посетил профессора, назовем его Бандеролла. Именно там он научился исключительным образом сочетать с акупунктурой гомеопатию.