Дьявольский рай. Почти невинна - Ада Самарка

– Сегодня, после обеда.

– Ым-ым, – я отрицательно замотала головой, отхлебнула еще пива и сделала страшные глаза.

– Я понимаю, сегодня такой день, и… Я все равно буду ждать тебя у первого корпуса, как обычно. Если ты не придешь, я пойму.

– Как хочешь, – судорожно проглатывая, пробубнила я. – Но я точно не приду.

Он лишь улыбнулся и, прытко развернувшись, ускользнул восвояси. Не могу сказать, что на душе было так уж и горько. Мне уже мерещилось мое взрослое будущее, когда я покажу им всем…

Итак, все в этом дне раззадоривало меня. То, как подчеркнуто рутинно мы распорядились своим утром: до гепардового прихода было папашино сидение на пирсе и моя насупленная прогулка (и Макса чего-то нет, черт возьми!), потом это пиво с шоколадкой (и поманил он ее конфеткой в ярком фантике…) и шумный прыжок с пирса вниз головой, чтоб смыть коричневые следы преступления, потом молчаливое и слегка хмельное сидение под боком у папаши (наверх вообще нельзя!). Ну неужели я такая плохая?

– А что мы будем делать потом? – осторожно спросила я, когда мы, как обычно, без десяти одиннадцать готовились уходить.

Папаша с раздражением посмотрел на меня и сказал, что то же, что и обычно.

И мы, как обычно, поплелись вверх по невыносимо крутой лестнице. Как обычно, мы пришли на Маяк и, облаянные Сильвой и Динкой, пересекли пустынный солнечный двор. Я пошла на балкон развешивать мокрые пляжные принадлежности. Сквозь звон полуденной жары с упоением стрекотали цикады. Как обычно, я порезала салат, мы сели обедать, и, хотя в рот ничего не лезло, я не осмелилась что-либо оставить на тарелке. Папаша был, как обычно, обижен и немногословен и, громко выплюнув последнюю виноградную косточку, ничего мне не сказав, отправился отдыхать.

Siesta Да, это было. Вот и все.

И меня снова трясло, как в ознобе. Побрызгавшись «Каиром», я уже без десяти час была на улице. В этот раз шаги давались легко, парковые дорожки будто сами стелились под моими ногами.

Естественно, там никого не было. Но не было и боли в груди, не было мокрого соленого узла. Казалось, что я, со своей на год подросшей жизненной ступеньки, стою уже выше этих юношеских разочарований. Кажется, я уже научилась чувствовать свою самодостаточность и быть счастливой сама с собой.

Я писала первые главы того, что вы сейчас держите в руках, когда послышался шорох гравия и чьи-то голоса. Я вздрогнула, встрепенулась, и тут на наш рябой от солнечных бликов дворик вышли Гепард и… он придерживает ветви кустов… Вера. Я удивленно уставилась на них, а они, весело болтая, подошли ко мне и, обняв, поцеловали в обе щеки.

– Привет. С днем рождения, – сказал Гепард. – А вот это подарок для тебя. – И обнял за плечи Веру.

А я впервые видела ее лицо так близко. Медово-золотистая… орехово-ванильная.

– Она меня очень просила, чтоб я ее хоть раз с собой взял, – сказал наблюдающий Гепард, и голос его будто дрогнул.

Первый в моей жизни поцелуй с женщиной. Возможно, при определенных обстоятельствах он даже приятней поцелуя с мужчиной, потому что есть эта неожиданная нежность кожи, ангельская прелесть лица, мягкая податливая настойчивость.

Ласка женщины принципиально отличается от ласки мужчины. Она будто происходит из других начал, двигаясь с противоположной стороны, приводит тебя к той же искрящейся вершине. Объятия, этот пронзительный солнечный свет, жаркая звенящая сиеста, солнце, играющее в ее медовых волосах, маленькие атласные пальчики, обласканная морем и солнцем кожа.

Мне было немного страшно видеть и чувствовать ее так близко. В этой мягкой нежной игре совершенно не было секса, она была одного пола со мной, но в этом обострившемся родстве зрело и формировалось что-то колоссальное, совсем для меня новое.

Представьте теплую прозрачную волну, неспешно облизывающую блестящие округлые камешки; представьте нежную лоснящуюся вогнутость бело-розовой раковины; представьте сочную, дрожащую мякоть устрицы.

А потом он уже не мог больше терпеть. Порывисто встал, отправил Веру мне за спину, а сам сел на ее место.

Это тягучее липкое блаженство. К черту месячные! Бело-зефирно-розовое было напрочь смыто чем-то гладким, скользким и твердым. Этот точный, бескомпромиссный толчок – и сотни бледно-желтых мотыльков вспорхнули в небо моего сознания… рассыпались лимонные искры… в глазах сначала побелело, перехватило дыхание, эти лимонадные пузырьки (вспомните, как в рекламе с особым пафосом показывают, как наливают пиво – пузырьки, кружась, обгоняя друг дружку, устремляются сначала четко вниз, а потом, сделав плавную дугу, снова ползут наверх) устремились сначала в бедра и нижний отдел позвоночника, а потом, качнувшись, – с новыми силами понеслись по всему телу, растекаясь до кончиков пальцев, перехватывая дыхание (как при первой струе ледяного душа, ударяющего в грудь). И откуда-то из-за плеча Верин жаркий шепот: «Руку… просто дай мне свою руку!» И там мои пальцы робко, неумело терлись вместе с проворной гепардовой лапой. А он сам, заслоняя солнце, мерно раскачивается между нами двумя, шепча что-то про блаженство…

И потом снова безмолвный гром, мокрая горячая судорога, вкус ванили на губах и порывистый вздох.

– Господи… мне ведь нужно идти…

Вера каким-то непостижимым образом оказалась у меня под мышкой, а Гепард, откинувшись, наконец, на спинку скамейки, вытянул ноги под моим потным бедром и блаженно улыбался.

– Подожди… не спеши… отдохни… – влажно поцеловав меня в уголок губ, Вера стала искать мою одежду.

В теле сидела такая пугающая легкость, что немного кружилась голова. Они поставили меня на ноги и заставили пройти метра четыре по прямой линии.

– Ну все, я уже двенадцать минут как должна быть дома.

Как бы сильно я ни старалась, но все мои движения получались медленными, сонными, а в сознании кружилась пестрая метель из конфетти только что перенесенного блаженства.

– Это было… это было… – шептал Гепард.

Вернувшись в реальность, я споткнулась о порог и чуть не упала в коридоре, возвестив о своем приходе диким грохотом сбитой этажерки. Из кухни выскочил папаша с ножом в руках, и весь его гнев будто улетучился куда-то, настолько потерянно и жалко я тогда выглядела. Украдкой я пробралась в ванную (незачем лишний раз привлекать внимание – при моей нечистоплотности второй душ за сиесту выглядит подозрительно). Там я долго изучала свое загорелое конопатое лицо. У меня были эти глаза… совершенно взрослые, женские, иронично-циничные глаза. Даже цвет будто переменился с карего на золотисто-янтарный.

– Ты где была? – совсем не так, как планировалось, спросил он.

Я поднялась с пола и, покосившись на себя в зеркало (нормальный такой вид), буркнула, что засиделась у Домика, писала роман. И вообще, у меня сегодня день рождения, и могу я хоть раз в году не отчитываться за какие-то несчастные пятнадцать минут?!