Летняя книга - Туве Марика Янссон

тяжесть придавала «хонде» какой-то новый баланс, заставляя машину проседать под тяжестью ее тела. Держать курс прямо, подбородок – вперед, полностью ощущая легкость своей силы в плечах, в животе, в ногах… Он газовал до тех пор, пока не заболела рука.

Линда сидела молча. Там, где автострада оказывалась неровной, что-то словно ударяло в диафрагму.

Солнце всходило, отбрасывая снопы света через дорогу под колеса, а порой маршрутные грузовики с ревом пролетали мимо в мерцании мрака, а потом снова сияло солнце. Невидимый ландшафт, только на миг озаренный вспышкой света, головокружительно уносился назад.

Он знал, как выглядело ее лицо с переменчивыми тенями, углубленными тонким слоем пыли, более темным вокруг рта. А обрамлявшие ее лицо волосы струились, будто черный дымок, под шлемом… Она была еще красивее, чем когда-либо прежде.

21

Юхансон подъехал к крыльцу: машина его была украшена зелеными ветвями – своеобразный обычай, вывезенный им же из Скандинавии. У каждого сиденья лежало свернутое одеяло, а у заднего стекла – коробка с медикаментами и все прочее, что могло понадобиться. Мисс Фрей раздала всем брошюры.

Пибоди прошла в самый дальний конец автобуса и попыталась открыть дверь, но у нее не получилось. Она никогда не могла ни с чем совладать – ни с машиной, ни с коробкой, да еще с медикаментами. Но большей частью всегда где-то рядом находился некто, ей помогавший.

– Мой милый дружок, – сказала Ханна Хиггинс, – не надо тебе сидеть сзади, тебя укачает, и ты ничего не увидишь.

Пибоди заколебалась, но потом прошла поближе вперед и села возле Юхансона.

– Мышка пожертвовала собой, – заметила миссис Рубинстайн, сидевшая на веранде. – Оказаться сзади – поступок христианки… Сядь она в серединке, ей бы никогда не заполучить лучшего места. Разве это не веселый предмет для наблюдения?

– Ну да, – ответила Элизабет Моррис. – Пожалуй, скорее злой!

Обе они оставались дома. Они не любили экскурсии.

– Можно продолжать? – спросила миссис Рубинстайн. – Посмотрите на них! Моя дорогая Элизабет, посмотрите на них сквозь розовые очки. Томпсон презирает всех и вся, но одет он в черный костюм. А теперь они пересаживают его назад, потому что от него несет чесноком. Посмотрите на Фрей, ненавидящую Пибоди, которая, в свою очередь, ненавидит Фрей. Юхансон словно Харон со своей ладьей, теперь они едут на экскурсию.

– Ты забыла Ханну Хиггинс, – напомнила миссис Моррис.

– Элизабет, – ответила миссис Рубинстайн, – я никогда не забываю Ханну Хиггинс, но она уклоняется от моих комментариев.

Они сидели в креслах-качалках, принадлежавших прежде сестрам Пихалга; похоже, это было определенное обоюдное, правда не высказанное, решение.

– Мы уже едем! – воскликнула Кэтрин Фрей. – Вы абсолютно уверены в том, что остаетесь дома?

– Позаботьтесь о себе! – воскликнула Пибоди. – Мы едем на поиски приключений!

Она махала рукой до тех пор, пока машина не свернула за угол, тогда она, вздохнув, откинулась назад, готовая увидеть абсолютно все, пережить все, что только попадется ей навстречу.

Юхансон, влившись в движение, ехал на восток по направлению к городу. Автострада представляла собой живую единую массу блестящих автомобилей, длиннющую ленту темного сверкающего металла. Перед ними расстилался ландшафт, похожий на красочный туннель. По обеим сторонам дороги поднимались плакаты с рекламой, шпили и молитвенные дома, пылающие радуги, буквы такой величины, что Пибоди не успевала истолковывать их, отели, мотели, бунгало – все летело им навстречу в едином потоке красоты, соблазнов и отдыха.

– Флорида! – вскричала Пибоди, посмотрев на Юхансона.

Он сказал:

– За последнее время тут очень много понастроили.

Испанские и марокканские дома, норвежские – с валунами на дерновых крышах, японские дома, быстро и могуче продвигающиеся вперед. Бензоколонка вздымала готический контрфорс к облакам, а высоко в небе жужжал гигантский серебряный башмак. Пибоди попыталась быстро прочитать сверху вниз: «Мотель предлагает мороженое»… «We never close»…[38] «Potato chips»[39]; и она закрыла глаза.

– Ты взяла свои таблетки? – спросила сидевшая сзади Ханна Хиггинс.

Автобус, мягко спустившись вниз, ринулся по виадуку: ужасающе быстро мчались мимо, как будто мигая, параллельные решетки перил, и асфальт изо всех сил стремился снова вверх, на более широкую автостраду. А впереди аж до самой крайней оконечности горизонта сверкала блестящая, словно прибойная, волна машин.

Пибоди, прислонившись затылком к спинке кресла, видела, как пальмы одна за другой едут, будто палки от метлы, мимо. Их макушки были удивительно голыми, всего лишь несколько листьев или вообще ничего, только обнаженный, суживающийся кверху, устремленный к небу ствол.

Юхансон сказал, что виной этому тайфун шестьдесят девятого года, а миссис Хиггинс спросила, не тошнит ли Пибоди.

Та покачала головой и глотнула воздуха, затем села ровно и стала смотреть в окно. У каждого дома росли широкие кусты с красноватыми листьями, нагруженные цветами, напоминавшими розовые комочки мха. Места парковки были пусты, словно беззубая челюсть.

Пибоди стало нехорошо. Машина мчалась уже вдоль моря, и мимо, качаясь, пролетали белые увеселительные яхты: «Морская красавица», «Глория» – она едва успевала прочитать их названия, – «Сэр Бо»… Белая как мел яхта «Христос» пролетела задом наперед, благословляя распростертыми руками мексиканский гольф.

– Юхансон! – сказала Пибоди. – Юхансон! Мне надо выйти!

Вдоль прибрежья доброжелательные власти повелели возвести маленькие мирные полукруги со столиками и стульями там, где были разрешены стоянки.

Машины стояли вплотную друг к другу – носом к зеленоватому бурлящему морю, а рядом с ними – люди, наслаждавшиеся дуновениями морского ветра. Эвелин Пибоди вырвало в воду.

– Тебе лучше? – спросила Ханна Хиггинс.

– Да, гораздо лучше. Ехали слишком быстро, а я хотела видеть слишком много. Возможно, это один-единственный раз дано мне так близко увидеть Флориду.

Пибоди сидела на набережной, она смотрела ввысь. Когда она чувствовала себя нехорошо, всегда бывало так – обезоруживающая неопределенная улыбочка, приятная слабость, своего рода кроткая безответственность, словно когда ты болен и тебя уложили на ночь в постель. У Эвелин возникло желание попросить прощения у Фрей.

Юхансон не спускал глаз с роскошных яхт. Они медленно скользили мимо, оборудованные сверкающими рыболовными снастями, крепкими канатами, металлическими прутьями, что свешивались через корму, как кошачьи усы, а на такелаже яхты «Папа Ллойд», вызывая всеобщее восхищение, висел улов. Там сумели выудить маленького кита и держались со своей драгоценной добычей как можно ближе к берегу. Повсюду, где только ни проплывала яхта, ей доставались аплодисменты.

Юхансон сказал, что все это великолепно, но не стоит хвастаться, коли сам ничего не сделал, а лишь купил за большие деньги.

«Может, отправиться в круиз, – думала мисс Фрей, – отпуск на борту парохода. Ты сидишь в шезлонге на палубе, тебя уносит все дальше и дальше