1000 белых женщин. Дневники Мэй Додд - Джим Фергюс

– Ага, верно не то слово, – ответила та.

– Вот и славно, – сказала Хелен. – Антоний-из-Прерий, да нарекут тебя так! Замечательный гарнир к нашей теплой компании, скажу я вам!

Я начала сегодняшнюю запись, едва забрезжил рассвет. Сегодня утром мы должны свернуть лагерь. В данный момент я уютно устроилась под накидками и бизоньими шкурами, а неподалеку Тихоня уже начала ворошить угли в очаге.

– Эбо’ээто, – шепчет она, заметив мой взгляд. – Снег пошел.

Я еще плотнее кутаюсь в одеяла. Мне очень хочется по малой нужде, но я не могу заставить себя покинуть тепло постели и решила отвлечься, посвятив еще несколько минут своей тетради.

Итак, в подтверждение слов Герти, вчера мы видели, как из форта выехали две большие кавалькады, каждая с вьючным обозом на мулах; одна направилась на северо-восток, к Форту-Робинзон, другая – на северо-запад, в сторону Форта-Феттерман. То были войска генерала Крука, и где-то среди военных ехал Джон Бёрк. Я подозреваю, что генерал намеренно двинул войска в поход на наших глазах, таким образом заручившись в нашем лице свидетелями грозных намерений белых, чтобы мы могли разнести весть по другим племенам.

Меня лишь слабо утешает тот факт, что для принятия окончательного решения у нас впереди еще осень и начало зимы; по крайней мере, это ясно дали понять и капитан Бёрк, и сам генерал Крук. Я собираюсь поговорить с остальными белыми женами, когда мы вновь объединимся, чтобы «единым фронтом» начать убеждать наших супругов-шайеннов, – и, что не менее важно, женщин племени, что мудрее было бы подчиниться приказу белых. Но боюсь, что после относительно мирного лета и сейчас, во времена изобилия, задача убедить Людей отказаться от свободы и уйти с земель, которые даны им «навеки», будет не из легких – ведь понятие «договора» не столь многозначно у индейцев, как в нашей культуре.

И я начинаю все больше волноваться о нашей жизни зимой, особенно думая о малышах, что скоро появятся на свет. Летом нам здорово повезло с теплой погодой, так что мы почти не испытали на себе тягот ненастья – если, конечно, не брать в расчет почти непрерывный ветер прерий, который способен вызывать повышенную тревожность и раздражительность. А у бедняжки Марты резко усилилась аллергия на цветение. Но теперь, уловив всего лишь первые порывы арктического ветра из северных земель, я просто в ужасе от ждущей нас перспективы. Конечно, получить более-менее постоянный приют при агентстве – возможно даже, в самом настоящем доме, кажется куда более манящим, чем долгая зима в вигваме. При всем том должна признать, что жилище индейцев устроено потрясающе удобно: летом в нем на удивление прохладно, и до сих пор, даже при первом осеннем холоде, все еще очень тепло. К тому же он мгновенно прогревается, стоит утром развести огонь.

А вот и Перо-на-Макушке со своим прелестным малышом – которого я зову Уилли, в честь моего драгоценного Уильяма – скользнула ко мне под бизоньи шкуры. Я сама придумала эту нехитрую традицию: частенько в прохладные часы рассвета они пробираются в мою постель, и я начинаю тискать мальчугана, который пахнет как дикая слива, и мы втроем возимся и хихикаем как дети, нередко снова засыпая друг подле друга – мы с Перышком в обнимку словно сестры, а Уилли устраивается между нами. Иногда к нам присоединяется и Милая Походка – ее мать не возражает против таких дружеских ночевок. Вот уже несколько ночей Тихоня вновь занимает свое законное место под шкурами подле своего супруга, а я уже достаточно оправилась от своих ночных страхов и уступила ей без сопротивления. Право слово, мы точно собачья стая, сбившаяся вместе, чтобы греться в общем тепле. Иногда и мой любимец, Наездник, залезает к нам – хотя в последнее время мне кажется, что он уже слишком взрослый, чтобы без задних мыслей обниматься с женщинами! – позавчера я сама почувствовала, как маленький наглец недвусмысленно упирается напряженным члеником мне в ногу! Я щелкнула по его твердому, словно карандашик, «стручку», чем быстро остудила его пыл, мальчишка лишь взвизгнул.

Но сейчас только мы, девушки, шепчемся и хихикаем под бизоньими шкурами; мы с Перышком «меняемся» английскими и шайеннскими словами, а малыш лопочет между нами. Никогда прежде я не видела такого веселого младенца – он очень редко плачет, а когда Перышко щиплет его за нос, то немедленно прекращает. Таков способ, которым индейские матери приучают детей к соблюдению полной тишины, как у животных.

Нам под нашими покровами тепло и уютно, здесь мы чувствуем себя в полной безопасности и никто не выражает желания высовывать нос на морозный воздух и любоваться первым хрустящим снегом. Никому нет охоты собирать вещи и начинать долгий поход по холоду и снегу. Но вскоре раздался клич племенного глашатая. Все разом прекратили галдеть и стали слушать «последние известия»:

– Нынешним утром Люди готовятся уйти! Мы идем к месту нашего зимнего стойбища! Мы идем домой. Собирайте вещи, Люди, складывайте вигвамы! Нынче утром мы готовимся уйти!..

Но мы все равно лежим как лежали и даже глубже зарываемся под одеяла, пока старая карга не начинает верещать скрипучим голосом: «А ну, все вставайте, и поживее! Пора приниматься за сборы, сегодня мы уходим!» Для слишком медлительных она припасла гибкий ивовый прут и уже начала стаскивать с нам шкуры, одну за одной – ей только дай повод применить «оружие» из домашнего арсенала! В конце концов Перо-на-Макушке выбирается из-под шкур, вмиг снова становясь серьезной; на ее лице появилось типичное угрюмо-озабоченное выражение женщины-индианки, чья повседневная жизнь почти не оставляет времени для беззаботного досуга. Этим утром она оставила малыша со мной – зная, что я прекрасно позабочусь о крошке Уилли, а значит, она сможет переделать много дел, не отвлекаясь на заботы о сыночке. Еще какое-то время я поглаживаю малютку, пока он не начинает ворковать как голубок, но вскоре понимаю, что больше не могу сдерживать естественные потребности, да и нет сил слышать карканье старой карги, так что я с огромной неохотой отложила свою тетрадь и тоже вылезла наружу из-под теплых уютных покровов, чтобы начать труды очередного дня. Затем я вытащила Уилли и привязала его к переноске, что подвешена над спальным местом Перышка. Он при этом не издает ни звука, но я уверена, что он смотрит на меня полными слез глазами: «Не оставляй меня! Не бросай меня здесь!..»

Когда я вышла из вигвама, солнце только поднималось из-за горизонта, но тепла этим утром оно не обещало. Температура сейчас ниже точки замерзания, снег искрится на морозе и еще почти не затоптан, не считая единственной цепочки четких следов, что ведет вниз к реке. Это привычная тропка Маленького Волка, который встает рано утром, чтобы совершить утренний заплыв; он и его товарищи по «Дикарскому клубу пловцов» не собираются отказывать себе в этом удовольствии, невзирая на погоду. Я иду по его следу, останавливаюсь в ивняке и наконец могу спокойно пописать, наблюдая, как от желтой струйки на снегу поднимается пар. После этого я спускаюсь к самой реке, где начинаю раздеваться. Сначала снимаю гамаши и мокасины, затем с сожалением снимаю с себя теплую тяжелую бизонью шкуру и наконец быстро вылезаю из платья. Главное – не останавливаться. Не давая себе ни секунды на раздумья об ужасно холодной, ледяной воде, я иду и быстро погружаюсь в нее, и у меня тут же перехватывает дыхание; я быстро ныряю и сразу выныриваю, хватая ртом воздух, стараясь сделать вдох, несмотря на спазм в мигом скованной холодом груди, и издаю сдавленный крик потрясения. Боже ты мой, какая студеная вода!