Художница из Джайпура - Алка Джоши

Мои глаза наполнились слезами. Никто ни разу не признавался мне в любви. Нет, я знала, что Маа и Питаджи любят меня, но они никогда об этом не говорили. Хари тоже любил меня – на свой лад, точнее, воображал, будто любит, но это не любовь, а эгоизм. Ему хотелось меня присвоить, распоряжаться мною, как вещью. А Самир не любил меня вовсе: он желал уложить меня в постель.

– Я хочу детей. Хочу к вечеру уставать, потому что кипятила молоко, чтобы сделать им кхир, играла с ними в классики, лечила их болячки куркумой, слушала их выдумки, учила читать «Рамаяну» и ловить светлячков. Как подумаю, что никогда не смогу дать этого всего моему сыну – такая тоска берет, ты даже не представляешь.

Меня утомили ее настырные просьбы. Может, зря я всего боюсь? Может, вместе мы и правда сумеем вырастить чудесного ребенка. Радха будет учиться, я – смотреть за мальчишкой. Нет, какое там! Мне же нужно работать, чтобы выплатить долг Самиру. И ни одна школа в Джайпуре не примет ученицу с ребенком. То есть Радха не получит образования. С ее незаконнорожденным сыном мы станем изгоями, все от нас отвернутся, нас не позовут ни на одну церемонию, ни на свадьбу, ни на похороны – даже в качестве прислуги. Никто уже не закажет мне мехенди, мандалу или сватовство. Нам будет нечего есть! Как ни крути, а оставить ребенка Радхи мы не можем.

Я посмотрела в окно. Сквозь тучи проглянуло солнце. В садовом фонтане плескались райские птички, опасливо крутили головой, встряхивали крыльями.

На скамье сидели Канта и Ману, укутав ноги пледом. Канта положила голову на плечо мужа, закрыла глаза.

Она отчаянно мечтала о ребенке. Из нее получилась бы прекрасная мать. Она добрая, веселая, щедрая. Ману, свекровь и Баджу помогали бы ей с малышом. Вдобавок она могла нанять айю[61]. Вот бы она взяла себе сына Радхи. Она любила бы его, как родного.

У меня участился пульс.

У Канты и Ману есть деньги, время и силы, чтобы дать малышу достойное воспитание.

Глупо и думать об этом! Я подписала договор.

Разве что…

На лбу у меня выступил пот.

– Радха, – прошептала я: сказанного не воротишь.

Я повернулась к сестре.

Я знаю, что делаю, уговаривала я себя. Если королевское семейство узнает правду, мне грозит судебный иск из-за нарушения договора, неподъемные штрафы и даже тюрьма.

Радха заметила мое волнение.

– Что?

Я жертвую тридцатью тысячами рупий и обеспеченным будущим Радхи! Но зато ребенок вырастет в любящей семье.

Я кивнула на сад за окном. Канта и Ману встали со скамьи и направились в дальний конец больницы, где располагалась палата для новорожденных.

– Канте не привелось обнять своего ребенка. Поэтому она так любит держать на руках твоего.

Радха подняла брови, посмотрела в окно.

– Она поет ему. И ему это явно нравится, – продолжала я.

Радха улыбнулась.

– Пока мы еще носили, она сочиняла малышам смешные песенки. Совсем как наш Питаджи.

– Если бы твоего ребенка растила Канта… – Я взглянула на Радху. Сердце бешено колотилось. – Интересно, что бы она ему читала: Шекспира или «Сказки про Кришну»?

Радха моргнула.

Я взяла ее за руки.

– Кормила бы его сладким или острым?

Радха приоткрыла рот.

– Канта любит мои ладду, – прошептала она.

– И ее саас поила бы его розовым молоком?

Ее глаза подернулись мечтательной дымкой.

– Пока он не порозовеет.

Я улыбнулась, прижалась лбом к ее лбу.

– Ведь Канта будет любить его до умопомрачения?

Моя чоти бехен медленно кивнула. Стиснула мои руки.

– А как же семья, которая хотела его усыновить?

– Я об этом позабочусь.

Казалось, Канта смотрит сквозь меня, словно я вдруг стала прозрачной. Я даже усомнилась, слышит ли она меня. Но она ответила:

– Но как же договор с двор…

– Я разберусь. – Радха не знала, что ребенка собирался усыновить махараджа, а теперь я и не скажу.

Судя по выражению лица, Канту обуревали противоречивые чувства: ей и хотелось, чтобы это была правда, и не верилось в такую удачу.

Ману ошеломленно взглянул на Радху:

– Ты уверена?

– Вы будете относиться к нему как к родному. – Радха говорила совершенно искренне. И лишь я заметила, как она сжала одеяло, как побелели ее костяшки. До этой минуты все и всегда решали за нее; теперь же она приняла решение – самое трудное в своей юной жизни.

– Вы были правы, тетя. Я не сумею о нем позаботиться – ни в Джайпуре, ни в Аджаре, ни в Шимле. А вы – да. И вы, дядя.

От изумления и восторга Канта и Ману заговорили разом, перебивая друг друга. Я так обрадовалась за них, что зажала руками рот.

– Мы позаботимся о нем как нельзя лучше…

– … он нам как родной…

– … наверняка он полюбит соленые кешью…

– … разумеется, когда у него появятся зубки…

Знай я, что еще скажет Канта, я бы остановила ее, попеняла на безрассудство – мол, решение, конечно, благородное, но вряд ли разумное. Но Радха уже кивала, охотно принимая ее предложение: в школу она не вернется, будет жить у Канты в качестве айи малыша.

Канта и Ману бросились обнимать Радху, все трое смеялись и плакали, вытирали друг другу слезы.

Когда я вошла в кабинет доктора Кумара, он с ручкой в руке сидел за столом.

– Я подумала над вашим предложением. Я согласна вас консультировать.

Он выронил ручку и безуспешно попытался скрыть радость.

– Вот так новость! Замечательно…

– Но у нас изменились планы.

– Какие планы?

Я собралась с духом и выпалила:

– Ребенка Радхи усыновят мистер и миссис Агарвал.

– Я… не понимаю, – смутился Кумар. – Во дворце…

– Я надеялась, вы сможете… В документах, которые им отправите…

Он потупился, схватился за виски.

– Миссис Шастри, могу я спросить, что вы…

– Я хочу знать, по каким причинам во дворце могут отказаться от ребенка. Я имею в виду медицинские причины. – Договор я помнила наизусть, но в медицинской терминологии не сильна – в отличие от Кумара.

Он скользнул пальцами с висков на щеки, оттянул их назад, точно хотел скорчить рожу. Вскочил из-за стола, проверил, заперта ли дверь, хотя я плотно прикрыла ее за собой.