Дюма - Максим Чертанов

На Арамиса «Трех мушкетеров» Арамис Куртиля не похож: простоватый драчун, еще одно издание Портоса. Но священник-дуэлянт у него мельком упоминается: «У них был еще и третий брат по имени Ротондис, и тот, лишь накануне добившийся бенефиций Церкви, видя Жюссака и своих братьев в растерянности, не знающих, кого бы им взять для драки против меня, сказал им, что его сутана держится всего лишь на одной пуговице и он готов ее оставить для такого случая». Все-таки Куртиль удивительно умел обрисовать характер одной фразой! (Существовал дворянин д’Арамиц, ставший (по некоторым источникам) священником; может, Дюма и Маке о нем слышали, а может, совпадение.) За что уцепились в Атосе? У Куртиля это человек легкомысленный, то и дело влюбляющийся, залезающий в долги; ничего общего, скорее похоже, что некоторые черты этого Атоса подарили Арамису. Не узнать, кто больше разрабатывал романного Атоса, но все же кажется, что это был Дюма, очень уж «его» персонаж и тема — мрачность, месть, палач, отрубленная голова…

И вот они сошлись, четверо таких разных: гениальная схема. Трудно сказать, так ли важно, что героев четверо — Конан Дойл для описания мужской дружбы обошелся двумя, — но литературоведы вспоминают и четырех апостолов, и четыре типа темперамента, и, возможно, те же ассоциации приходили в голову авторам. Дмитрий Быков: «Пылкое щенячество обожает холерика д’Артаньяна, чувствительная юность ценит мечтательного и хитрого меланхолика Арамиса, ранняя зрелость соотносит себя с толстым сангвиником Портосом, которого Дюма, само собой, писал с сорокадвухлетнего себя, зрелость поздняя утешится всезнанием и стоицизмом флегматика Атоса».

Теофиль Готье: «В союзе четырех храбрецов, объединивших помыслы, сердца, силу и доблесть, есть нечто трогательное. Эти четыре брата — братья не по крови, а по духу — образовали такую семью, о которой можно только мечтать. Кто в пору доверчивой юности не пытался установить такие же отношения; но — увы! — они распадались при первой же трудности или соперничестве — по вине Ореста ли, Пилада ли, не все ль равно? В этом успех романа…» Дружба, ровное, надежное пламя, что вечно греет не обжигая; приключения, беззаботность, возвращение к детству — всей этой обольстительной прелести в романе резко противопоставлен мир женщин, мир бушующего, опасного огня, что оставляет после себя пепел и руины — Атос навек холоден и несчастен, д’Артаньян из пылкого мальчика стал циником — и авторы карают женщин за это: Констанция мертва, миледи мертва, сердечко Китти разбито. Как все великие приключенческие романы, «Три мушкетера» — женоненавистнический текст, и это естественно, и так должно быть. Женщина — это взрослая жизнь, это мама, что нудит, отрывая от игры; зарплата, теща, мусорное ведро, кастрюли, пеленки, прокладки, лекарства, скука и грязь. Как сладко спрятаться от нее в прекрасный стерильный мир детства. Почему девочки тоже любят приключенческие романы? Так ведь им еще не успели объяснить, что они — это кастрюли, пеленки, прокладки… Бывают женщины, что так никогда этого и не усвоят. Миледи, надо думать, была такой. Но мы не любим впускать женщин в свой мир. Сразу рубим головы.

«Три мушкетера» — редкий (хотя не единственный) случай в истории литературы, когда шедевр пишется второпях, между другими работами: параллельно с 25 апреля по 13 июля 1844 года в «Коммерсанте» Дюма и Маке печатали роман «Дочь регента» по пьесе «Элен Саверни»; обе работы еще не завершились, а у соавторов уже был замысел «Графа Монте-Кристо». В 1843-м Дюма заключил с издателями Бетюном и Плоном договор на книгу «Парижские путевые записки»: он хотел писать историю Парижа, издатели просили остросюжетный роман типа только что вышедших «Парижских тайн» Эжена Сю. Сам Дюма сюжет придумать не смог, но один эпизод взял на заметку. В опубликованных в 1838 году «Мемуарах, извлеченных из архива парижской полиции» Жака Пеше была история «Алмаз мщения» (она также публиковалась в «Парижском обозрении» за 1845 год; некоторые исследователи считают, что ее автор не Пеше, а барон Ламотт-Лонго или журналист Эмиль Бушри) — «раковина, внутри которой скрывалась жемчужина, бесформенная, необработанная, не имеющая еще никакой ценности, — жемчужина, нуждавшаяся в ювелире…».

В 1807 году в Париже сапожник Пико из города Нима пил в кабаке своего земляка Лупиана с другими земляками и хвастал богатой невестой. Лупиан, имевший виды на нее же, предложил приятелям донести, будто Пико английский шпион. Пико арестовали; лишь в 1814-м он, превратившийся в старика, вышел из тюрьмы. Там он ухаживал за итальянским священником, который перед смертью завещал ему клад: Пико клад нашел, вернулся в Париж и узнал, что его посадили земляки и что невеста вышла за Лупиана. Он обдумал месть, одного убил и занялся Лупианом. От первого брака у Лупиана осталась дочь; тип, подосланный Пико и выдающий себя за миллионера, женился на ней, а оказался каторжником; дом и кабак Лупиана сгорели; его сын сел в тюрьму; его жена умерла от горя; Пико за деньги купил у него дочь; от несчастий Лупиан почти обезумел — и тогда Пико ему открылся и убил. Но тут другой земляк, Аллю, узнавший, кто он такой, похитил его и морил голодом и жаждой, требуя платить миллионы за кусок хлеба, но в приступе раздражения убил, а под конец жизни продиктовал этот рассказ священнику. Все даже круче, чем в романе…

На сей раз Дюма и Маке начали с очного совещания. Перенесли действие в современность — как считают некоторые исследователи, чтобы подчеркнуть, что за политику любого могут посадить бессудно, как и при Наполеоне, а может, просто следуя примеру Сю. Придумали несколько любовных линий и массу персонажей. Пощадили бывшую невесту героя, детей Морсера, а главное, до неузнаваемости переделали героя — в данном случае о «соавторстве» Пеше не может быть речи именно потому, что его персонаж не имеет с графом Монте-Кристо ничего общего. Э. М. Драйтова: «Итак, Эдмон Дантес стал орудием Провидения. Чем же он отличается от своего прототипа Пико, остающегося обычным мстителем? Почему Дантес оказывается неподсуден и неприкосновенен при свершении своего возмездия, тогда как Пико убивает, но гибнет сам? Подсознательно человек, сравнивающий два сюжета, ощущает, что Пико получил по заслугам, а Монте-Кристо не должен нести наказание за свои действия, хотя они тоже привели к гибели почти всех его обидчиков. А дело вот в чем. Будь Дантес похож на Пико, он стал бы неумолимым Роком, он не оставил бы своим врагам возможности найти причину своих несчастий, лишил бы их свободы выбора: изменить свою жизнь либо разрушить себя окончательно. Монте-Кристо не решает судьбу своих обидчиков, он предоставляет им возможность либо превысить предел нарушений, либо изменить себя. Не Дантес убивает своих врагов, а их привычная логика действий… Граф Монте-Кристо только предельно ужесточает ситуацию выбора, в которой Кадрусс должен решить, грабить ли, Морсер — обманывать ли… Они не видят выбора, не делают его и потому гибнут». (А раскаявшийся в конце концов Данглар остался жить.)

По замыслу Дюма, роман должен был начаться со знакомства графа с Альбером де Морсером, а предыстория даваться в пересказе: удивительно, как тут не сработало его театральное чутье — загнать в пересказ самые ударные сцены! Дело спасло умение Маке правильно спроектировать роман; он сказал соавтору, что начинать нужно с начала. «Весь вечер, всю ночь и утро я думал о его замечаниях, и они показались мне настолько справедливыми, что под конец совсем вытеснили мой первоначальный замысел. И вот когда Маке на следующий день зашел ко мне, он увидел, что роман разбит на три четко разграниченные части: Марсель — Париж — Рим. В тот же вечер мы совместно с Маке набросали план первых пяти частей… Все остальные, хотя и не были разработаны в деталях, были в общем ясны… Я полагаю, что он проделал работу соавтора…»