Путь к характеру - Дэвид Брукс

Для Сэмюэла Джонсона его сочинения — это еще и упражнения в противостоянии самому себе. «Жизнь для Джонсона — это битва, — замечает Фасселл, — причем битва нравственная». Джонсон пишет именно о тех вопросах, которые его терзают: об отчаянии, гордыне, жажде новизны, скуке, чревоугодии, чувстве вины, тщеславии. Он не тешит себя иллюзией, что такое поучение наставит его на путь добродетели. Но он ищет и использует способы для тренировки своей воли. Например, в молодости он сильнее всего страдал от греха зависти. Он осознавал собственные таланты, но при этом понимал, что другие добиваются успеха там, где он терпит поражение. И тогда он продумал стратегию преодоления зависти в своем сердце. Несмотря на то что он считал, что один грех не стоит истреблять при помощи другого, он признавал, что зависть настолько зловредное состояние ума, что преобладание почти любого другого качества будет предпочтительнее. Он выбрал гордыню, сказав себе, что завидовать значит признавать собственную ущербность, так что лучше настаивать на своем превосходстве. И как только он чувствовал, что начинает завидовать, он убеждал себя в собственном превосходстве.

Позднее, обратившись к библейской морали, он проповедовал любовь и милосердие. Мир изобилует грехом и печалью, так что «предмета для зависти нет». У каждого в жизни свои беды. Почти никто не наслаждается по-настоящему собственными успехами, потому что желания всегда опережают время и мучают человека образами недоступного.

Слова Сэмюэла Джонсона об эссеисте Джозефе Аддисоне[62] можно применить и к нему самому: «Ничто заслуживающее порицания не укрывалось от этого человека; он быстро подмечал все дурное и смешное и охотно обнажал его».

В ходе столь тщательного исследования мира Джонсон все-таки изменил свою жизнь. В юности он был болезненным депрессивным неудачником. В зрелом же возрасте не только его мирская слава гремела на всю страну, но и самого его считали человеком великой души. Перси Хейзен Хьюстон в биографии Джонсона объясняет, как терпимость и милосердие сформировали его суждения о мире:

Джонсон много размышлял и пришел к твердому убеждению о сложности и несовершенстве мира. Он достиг этого серьезностью, самокритичностью, нравственным пылом и стремлением видеть вещи такими, какие они есть.

Чтобы лучше описать джонсоновский метод самовоспитания через нравственный поиск, давайте сравним его с другим выдающимся мыслителем — прекрасным французским писателем XVI века Мишелем де Монтенем. Одна моя студентка Хейли Адамс нашла замечательное сравнение: Джонсон похож на рэпера с Атлантического побережья: глубоко чувствующий, серьезный, воинственный, а Монтень — на рэпера с Тихоокеанского побережья: не менее реалистичный, но более спокойный, расслабленный, пригревшийся на солнце. Монтень писал лучше, чем Джонсон. Его сочинения создали и определили жанр эссе. Он был так же нравственно серьезен, так же упорно искал способ понять себя и следовать добродетели, но избрал иной подход. Джонсон стремился изменить себя через прямое нападение и серьезные усилия. Монтеня его личность и слабости скорее забавляли, и он шел к добродетели через принятие себя и самосовершенствование.

Монтень воспитывался совсем не так, как Джонсон. Он был любимым ребенком в состоятельной семье, его детство проходило в поместье недалеко от Бордо. Его нежно и ласково воспитывали по гуманистической программе, составленной его отцом — лучшим из отцов, по мнению Мишеля. Каждое утро его радостно будила игра на музыкальном инструменте. Воспитание было призвано дать мальчику всестороннее образование и привить скромность. Мишель окончил престижную школу-интернат, затем служил в городском совете и был членом местного парламента.

Монтень был человеком благополучным, чего нельзя сказать об эпохе, в которой он жил. Он состоял на государственной службе в то время, когда вокруг бушевали гражданские войны на почве религии. В некоторых из них он пытался выступить в роли миротворца. В возрасте 38 лет он отошел от общественной жизни, чтобы вернуться в поместье и наслаждаться там жизнью ученого. Если Джонсон писал в шумных пабах Граб-стрит, то произведения Монтеня появлялись на свет в тихом уединении библиотеки — в просторной комнате в башне, стены которой украшали античные и библейские изречения.

Первоначально Монтень намеревался изучать труды мыслителей древности (Плутарха, Овидия, Тацита) и Отцов церкви (он придерживался, по крайней мере официально, традиционных взглядов Римско-католической церкви, хотя, более склонный к практическому мышлению, нежели к абстрактному, он, по-видимому, черпал в богословии гораздо меньше мудрости, чем в истории). Он думал, что будет писать ученые трактаты о войне и государственном управлении.

Но ум его этого не допустил. Как и Сэмюэл Джонсон, Мишель де Монтень в середине жизни стал все чаще думать о том, что в фундаментальном смысле живет неправильно. Удалившись от мира, он обнаружил, что разум не дает ему спокойно предаваться размышлениям, что его разум спонтанен, непостоянен и разобщен. Монтень уподоблял свои мысли отблескам света, пляшущим на потолке, когда солнце отражается от поверхности воды. Его сознание все время металось в разные стороны. Размышляя о себе, он мог обнаружить лишь мимолетные представления, за которыми тут же следовали другие, не связанные с ними, а за ними все новые и новые.

Монтень впал в депрессию и в этом страдании стал предметом своих сочинений. «Нам — я и сам не знаю почему — свойственна двойственность», — писал он. Воображение покидает его. «Я не в силах закрепить изображаемый мною предмет. Он бредет наугад и пошатываясь, хмельной от рождения… И я не рисую его пребывающим в неподвижности. Я рисую его в движении… Нужно помнить о том, что мое повествование относится к определенному часу. Я могу вскоре перемениться».

Монтень пришел к осознанию того, насколько трудно властвовать над собственным умом или даже над собственным телом. «Предоставляю вам поразмыслить, существует ли такая часть нашего тела, которая безотказно выполняла бы свою работу в согласии с нашей волей и никогда бы не действовала наперекор ей».

Таким образом, для Монтеня сочинительство есть акт интеграции себя в мир. Его теория говорила о том, что фанатизм и насилие, свидетелем которых он был, во многом являлись результатом паники и неуверенности, проистекающих из неспособности поймать в себе неуловимое. Погоня за мирскими благами и вечной славой — лишь тщетные усилия людей, ищущих вовне средство обретения внутреннего покоя и гармонии с собой. «Каждый устремлен куда-то в будущее, потому что не достиг самого себя». Опыты помогли Монтеню достичь самого себя. Своим творчеством он привел в порядок свое расколотое «я».