Тайна древнего замка - Эрик Вальц

— Прошу тебя, Бильгильдис, отзови свои обвинения. Еще не поздно. Это я во всем виновата. Это я ввела тебя в искушение, сея вражду между тобой и моей матерью. Я думала, у меня есть причины для вражды с нею. И все же… Может быть, ее ребенок и от Эстульфа, но какая разница? Мой отец мертв, Бальдур тоже. Какой смысл в нашей распре? Кому это пойдет на пользу? Точно не мне. Милая Бильгильдис, я знаю, ты делаешь все это ради меня, но позволь же мне сказать тебе…

И тогда я расхохоталась. Я просто не могла больше сдерживаться. Я делаю это ради нее? Ради Элисии? Это дитя и вправду утратило всякую связь с миром яви, больше, чем я думала раньше.

Мой смех вначале удивил ее, потом же она разозлилась.

— Бильгильдис, довольно. Мы не будем спорить об этом. Сделай то, о чем я говорю, и с тобой все будет в порядке. Ты свободна. Тебе дадут свой дом. Давай расстанемся друзьями. Ты всегда была моим другом, так оставайся им и дальше.

И тогда я просто передала моей «подруженьке» копию одного из писем, которые я сегодня утром передала гонцу. Эстульф отправил одного из своих людей к герцогу, чтобы сообщить о смерти Бальдура. За пару серебряных монет гонец согласился передать одно письмо герцогу, а второе — бургомистру Констанца.

Копия письма Его светлости, герцогу Бурхарду Швабскому, от Бильгильдис, свободной женщины

Ваша светлость, позвольте Вашей покорной слуге довести до Вашего высочайшего сведения нижеследующее. Дитя, что носит ныне во чреве Элисия Брейзахская из рода Агапидов, — плод ее преступной связи с Мальвином из Бирнау, викарием Констанца, о чем Элисия сама поведала мне. Не пристало мне судить о том, как это связано с жестоким убийством Бальдура, однако же торжественно клянусь пред Господом нашим Всемогущим, пред Богородицею-Девой, пред всеми святыми и ангелами, что я говорю правду. Покорнейше сообщаю Вашей светлости, что направила бургомистру Констанца жалобу по всей форме, какой надлежит, но осмелилась поставить в известность и Вас об этом богомерзком союзе. Я очень больна, Ваша светлость, и надеюсь сим истинным свидетельством заслужить отпущение грехов.

Я не делала копию второго письма, но и этого было достаточно, чтобы у Элисии вся кровь отлила от лица. Она просто лишилась дара речи. Я же подошла к ней, вырвала бумагу у нее из рук и плюнула ей прямо в лицо. Правда, я не ожидала, что слюна в моем рту смешается с кровью. Теперь вся ее физиономия была покрыта алыми капельками. Вначале я сама удивилась, видя это, а потом пришла в восторг и плюнула в нее еще раз — теперь уже на ее прекрасное, белоснежное платье. Пусть и Элисию оросит алая смерть, что придет за мной.

Развернувшись, я вышла из комнаты, оставив девчонку стоять столбом.

Вот и все. Я записала все, о чем стоило писать. Конечно, я могла бы написать еще о завтрашнем заседании суда, о криках Клэр, когда ее будут калечить, потом о казни Оренделя, а может, даже и о судьбе Элисии, если я доживу до того дня, как ее силой отправят в монастырь, а ее новорожденного ребенка живьем закопают в землю, едва он появится на свет. Но я устала. Моя задача здесь выполнена, а если я и не довела чего-то до конца, то все равно ничто уже не сможет остановить последствия моей мести. Сегодняшний день стал переломным для всех тех, кто столько лет плевал в меня. Даже если я умру через мгновение, я уже добилась того, чего хотела, и потому кровь, вновь проступающая в этот миг на моих губах, не пугает меня. Смерть, мой мрачный жнец, я жду тебя.

Таков конец моей истории. Я приложу эти листы бумаги к остальным, спрятанным в моем тайнике. Я помещу все мои записи в шкатулку и закопаю ее, чтобы однажды ты нашел их, мой читатель из дальних времен. Да, ты взглянешь на эти строки, взглянешь на них с любопытством и отвращением, как и надлежит смотреть на черные сгнившие кости, которые исторгает из себя временами мать-земля.

Будь счастлив. Пусть жизнь твоя будет лучше, чем моя.

Мальвин

Со времени моего отъезда из Констанца и разговора с герцогом я собирался убить Бальдура. Я думал об этом преступлении еще тогда, когда впервые приехал в замок. Это чудовищное злодеяние словно протягивало мне руку из темноты, и я был близок к тому, чтобы схватиться за эту руку. Только смерть Бальдура позволила бы мне жить с Элисией. Но четыре месяца назад совесть одолела мою страсть, и без преувеличения могу сказать, что это была самая нелегкая борьба в моей жизни. Теперь же, когда герцог вновь отправил меня в замок Агапидов, я понял, что во второй раз мне не выстоять в этом сражении. В голове моей незамедлительно сложился план, и мне не потребовалось и часа, чтобы продумать все детали. Вчера ночью — первой же ночью после моего приезда сюда — я выбрался из своей комнаты. Стояла глубокая ночь, как и сейчас. Я достаточно хорошо знал замок, чтобы легко найти дорогу на сеновал. Единственным опасным отрезком пути был двор, так как там меня могли заметить стражники, охранявшие ворота. Но они разговаривали, не обращая внимания на то, что творится за их спинами. Выждав подходящий момент, я прокрался мимо них. Ночью черная накидка скрывала мое тело.

На сеновале было темно, и мне было трудно понять, куда идти. Я знал лишь, что Бальдур спит где-то здесь. У меня вдосталь опыта по расследованию преступлений, но совершенно нет его в том, чтобы такие преступления совершать, и потому я опасался того, что могу просто споткнуться о Бальдура, и тогда мне и самому будет несдобровать.

Поэтому я двигался, как слепой Мафусаил, перемещаясь мелкими шажками и вытянув вперед руки. Как мне найти Бальдура и убить его одним ударом ножа, если я свои пять пальцев не вижу?

Мне повезло — снаружи, от ворот, сюда сквозь трещину в стене падал слабый луч света, и я увидел тело. Я обнажил нож, осторожно опустился на колени, чувствуя под ногами влажное сено, замахнулся… и вдруг увидел, что глаза Бальдура широко распахнуты. Я испугался, думая, что он увидел меня, и окаменел. Сколько же времени я простоял вот так, с занесенным ножом? Можно было бы сосчитать про себя до двух, не меньше. Я не мог нанести удар и не мог убежать, хотя я и знал, что должен сделать либо одно, либо другое. Из-за собственного страха я мог бы все потерять. Ах, какой же я дурак! Бальдур свалил бы меня одним ударом, если бы он не был… И вновь холодная волна ужаса поднялась в моей душе. Бальдур уже был мертв. На горле виднелась резаная рана, а я стоял в луже его крови.

Смог бы я убить его? Да, смог бы. Да, да, да. Но тогда, в полуобмороке сидя на окровавленной соломе на сеновале, тяжело дыша и покрываясь испариной, я благодарил Бога за то, что мне не пришлось совершать это ужасное преступление. Лишь вернувшись в свои покои, я понял, насколько непристойна эта мысль. Встав перед распятием, я покаялся в помыслах своих. Конечно же, это не Бог наслал смерть на Бальдура, и Господь не мог одобрять его убийство, даже если благодаря этому я сумел удержаться от совершения преступления. Я молил Бога о прощении, глядя на распятие (и сейчас, когда я пишу эти строки, я смотрю на него), и мне показалось, что на устах Иисуса промелькнула насмешливая улыбка. Теперь я понял почему.