Свобода на продажу - Джон Кампфнер

И все же эти свободы отбирают снова и снова при очень сдержанном выражении подавляющим большинством недовольства. Такой компромисс ради безопасности не был на самом деле компромиссом. Предметом сделки стала свобода меньшинства (почти всегда — иностранцев), которой пожертвовали во имя всеобщего блага. Ценности теоретически могут быть универсальными, но на практике они касаются не всех членов общества. Большинство американских избирателей соглашались с этим очевидным противоречием, будучи уверены в том, что ни их самих, ни кого‑либо из тех, кого они знают — благочестивых, законопослушных людей, — эти меры, скорее всего, не коснутся. Те, кого они коснулись, возможно, того заслуживали, а если не заслуживали, то это издержки военного времени.

Война с терроризмом была объявлена официально. Это была война без конца, неограниченный конфликт, и пленных можно было задерживать на неопределенно долгое время. Администрация Буша взяла на вооружение концепцию незаконных вражеских комбатантов (enemy combatants), не признанную международным гуманитарным правом. Таких людей ловили где угодно и перебрасывали по воздуху так называемыми рейсами «чрезвычайной выдачи» на засекреченные базы, где информацию от заключенных дозволялось получать любыми доступными средствами. Гуантанамо стало одним из наиболее известных мест, где заключенных, одетых в оранжевые костюмы, держали в клетках под открытым небом. Действуя согласно инструкциям Вашингтона, командование базы Гуантанамо считало приемлемыми все виды пыток и принуждения — от «пытки водой» до более традиционных приемов.

Эти нарушения прав были осознанными и реализовывались с уверенностью в безнаказанности и идейным рвением исполнителями, которые верили, что власти были правы, а «плохие» должны страдать, чтобы Америка спала спокойно. Под знаком демократии насилие распространилось по всему миру в различных видах: от обычных методов ведения войны в Ираке и Афганистане до нелегальной «чрезвычайной выдачи» подозреваемых в терроризме и секретных лагерей для интернированных, где пытки рассматривались как законная мера. Опубликованные в 2004 году фотографии иракских узников — в капюшонах, обнаженных, помещенных в унизительные позы сексуального характера, затравленных собаками — стали эмблемами «войны страха». Некоторые посчитали эти нарушения прав человека досадными, но исключительными инцидентами. «Кое‑кто поступает плохо», — объявил Дуглас Фейт, замминистра обороны и идеолог неоконсерваторов, пользовавшийся доверием администрации. Однако большую часть американцев это шокировало. Именно тогда опросы общественного мнения впервые зафиксировали рост недовольства иракской войной. Но мало кого это побудило к действиям. Не было демонстраций, сопоставимых с акциями протеста против войны во Вьетнаме.

Кори Робин, профессор политологии Бруклинского колледжа в Нью–Йорке, написал исчерпывающую работу о роли страха в политике. Он проанализировал американские законы и положения — и не только на федеральном уровне, — применяемые с целью вызвать новые страхи или усилить старые, от законов «Об иностранцах и подстрекательстве к мятежу» (1798 г.) до закона «Об иммиграции» (1918 г.) и нормативных актов времен холодной войны. Более 50 лет полиция крупных городов, таких как Чикаго, Нью–Йорк и Лос–Анджелес, имела специальные агентурные подразделения по работе с коммунистами, анархистами, борцами за гражданские права, активистками борьбы за права женщин, профсоюзными деятелями и другими потенциально опасными лицами. Эти «красные отряды» использовали насилие, запугивание и подкуп свидетелей для сбора информации о сотнях тысяч людей. Они были расформированы лишь в 1978 году.

Робин проводит различие между «масштабными акциями» государственных органов авторитарных стран (например, стук в дверь диссидента на рассвете) и «незначительным принуждением и самодурством», периодически практикуемыми в условно демократических государствах. Он говорит о «сковывающем эффекте», о страхе, который «подавляет политические альтернативы». Он красочно описывает роль гражданского общества как колыбели и основы этого страха, а не защиты от него. Чем меньше сообщество, тем труднее идти против течения. Конформизм — это мощное оружие: врач подвергается остракизму из‑за его атеистических воззрений, а редактор местной газеты вынужден уйти в отставку из‑за недостатка патриотизма. «Одна из ошибок правозащитного сообщества состоит в том, что оно всегда сосредотачивается на государстве, — объясняет мне Робин. — Неверно рассматривать гражданское общество как безгрешное, а государство — как средоточие зла». История Америки, напоминает он, знает немало случаев, когда государство выступало в защиту гражданских свобод, начиная с отмены рабства. «Новый курс» Франклина Рузвельта был направлен на передачу государству контроля над соблюдением трудовых прав от эксплуататоров — собственников заводов. «Авторитаризм в США проявляется главным образом в частной сфере. Таким образом, Соединенные Штаты опровергают наши традиционные представления», — говорит Робин. Часто, особенно в наше время, «задача правительства по запугиванию возлагается на частный сектор».

С наибольшей готовностью такая передача функций происходила в отношении рабочего пространства. Многие важные конституционные гарантии применяются в государственной сфере, но не в общественной. Первая поправка, защищающая свободу слова, имеет силу, когда речь идет о попытках государственной цензуры газеты, но она редко применяется в ситуациях, когда владелец или редактор издания оказывают давление на репортера или управляющий — на рабочего. Даже в разгар холодной войны или эры маккартизма количество заключенных по политическим мотивам насчитывало менее двухсот. Тем не менее эта государственная политика оказывала серьезное влияние на происходящее в офисах и на заводах по всей стране. Каждый второй из пяти работающих подвергался слежке, понижению в должности или увольнению. Поддержка профсоюзов часто рассматривалась как проявление несогласия и угроза государству.

Аналогичный подход был принят в разгар «войны с терроризмом». Защитники общественного порядка провозгласили, что дестабилизация любого рода (например, забастовки) так же мешает военным действиям, как и прямое неодобрение войны. «Красные отряды» вернулись — негласно. В январе 2003 года офис Тома Делея, лидера большинства в Палате представителей, разослал сторонникам Фонда защиты права нации на труд (группа бизнесменов, стремящаяся избавить Америку от профсоюзов) письмо с просьбой о пожертвованиях. Объявив, будто рабочее движение «представляет собой явную и непосредственную угрозу безопасности Соединенных Штатов внутри страны и нашим вооруженным силам за рубежом», автор письма осудил заправил, которые «хотят причинить ущерб свободолюбивым рабочим, мобилизации и экономике, чтобы добиться большей власти». Зачем компании идти против течения в сложившейся ситуации?

Учебные заведения столкнулись со сходной проблемой, в частности, из‑за своей зависимости от денег крупных частных организаций, особенно если речь идет об очень деликатном вопросе — евреях и Израиле. Долгое время было аксиомой, что критика Израиля, которая считалась приемлемой в остальном мире, осуждалась в США как антисемитская. Действительно, в самом Израиле представители основных СМИ были более активны, требуя отчета у собственного правительства. В Соединенных Штатах многие журналисты принимали точку зрения правительства Израиля, не раздумывая либо опасаясь последствий со стороны своих редакторов за неосторожно высказанное мнение. Большинство честолюбивых специалистов по Ближнему и Среднему Востоку и профессоров предпочитали оставаться вне подозрений. Поступи они по–другому, это повредило бы их карьере. Одним из таких пострадавших оказался Хуан Коул из Мичиганского университета, эксперт по Ближнему и Среднему Востоку, блогер, который являлся убежденным сторонником палестинского самоопределения. Ожидаемый переход Коула в Иельский университет не состоялся (причины не были названы) после кампании в СМИ, представивших его антисемитом.