1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

По всем пунктам император ответил отказом.

— Союзные представители в нашем штабе излишни, ибо мы не предполагаем вводить своих представителей в штабы союзников, — холодно сообщил он своим негромким голосом. — Мы не видим смысла в обновлении командного состава, поскольку наши армии сражаются с бóльшим успехом, чем ваши: свидетельством тому хотя бы Брусиловский прорыв. Что же касается введения в России новых министерств, джентльмены, то акты внутреннего управления подлежат единственно усмотрению монарха и никак не требуют указаний союзников!

Британский ультиматум был категорически отвергнут. Неотвратимо приближался конец мировой войны, а с ним — пугающая победа русских. Времени для дипломатических игр уже не оставалось. Приходилось идти на последнюю, крайнюю меру для укрощения не в меру успешной России: интриговать непосредственно против императора Николая.

Аристократ британской разведки, виртуоз оперативной работы Вернон Келл одним из первых предугадал такой сценарий. Вот почему он загодя появился в России. Болтливый Пуришкевич с его санитарным поездом, колесившим из Петрограда по театрам военных действий, стал настоящим подарком судьбы для Келла — теперь сотрудника Международного Красного Креста с документами на имя доктора Станислава Лазоверта.

Бывало, за Распутиным присылали мотор. Но чаще всё же ездил он в Царское Село на поезде. Чаще? За этот год — по пальцам пересчитать можно, сколько раз государыня принимала брата Григория в Александровском дворце. Последнее время виделся он больше с Аннушкой Танеевой, которая из Царского почти не выбиралась.

Подходя к Царскосельскому вокзалу, Распутин глянул на часовую башню: времени до отправления поезда оставалось немного. Он обогнул здание и прошёл берегом Введенского канала, что тянулся вдоль железнодорожной насыпи и соединял Фонтанку с Обводным. Заморозки в этом году ранние — днями, поди, лёд встанет… Распутин поднялся на уровень второго этажа: там под ажурными перекрытиями вокзального дебаркадера поезда струили дымок из вагонных печек и собирали пассажиров. Кинул взгляд в сторону отдельного Царского павильона, куда прибывали члены императорской фамилии…

Раньше Аня Танеева всегда была при государыне, но вот уже почти два года держалась от поездов подальше. В январе пятнадцатого она ехала в Петроград. От Царского Села всего-то двадцать вёрст! Что тогда случилось, как это произошло — дело тёмное, только разогнавшиеся вагоны вдруг попадали с рельсов и закувыркались по насыпи, калеча людей.

Переломанную фрейлину врачи признали безнадёжной и только по настоянию государыни поместили в отдельную больничную палату. У кровати умирающей Аннушки слезами обливалась императрица, терявшая лучшую и, пожалуй, единственную свою настоящую подругу. Возле окна курил одну папиросу за другой государь: он с содроганием вспоминал давнее крушение поезда по дороге из Крыма, в котором сам чудом спасся, а отец его повредил почку, да так и не оправился.

Такими увидал всех троих Распутин, вызванный в больницу по высочайшему повелению. Троекратно облобызался с царём-батюшкой и царицей-матушкой, утерев ей слёзы. Попросил их отойти в сторону, а сам встал у высокого больничного ложа и взял Аннушку за руку.

Фрейлина лежала в беспамятстве. Врачи сделали всё, что могли и должны были сделать: спеленали треснувшие рёбра, обездвижили ломаные кости таза и ног, обработали разбитое, заплывшее лицо… Кроме обычного для больницы запаха карболки Распутин почуял запахи свежего гипса, бинтов, крови — и «Вербены», которой пользовалась Аня в подражание своей госпоже.

Императрица опустилась на стул, государь приобнял её за плечи, и так смотрели они на Григория Ефимовича. А он, положив меж своих тёмных ладоней исцарапанные Анины пальцы с обломанными ногтями, закрыл глаза и замер. И принялся говорить — мысленно, не произнося вслух ни слова.

Много раз его спрашивали, как он это делает. А он даже толком не знал, что он делает — делал, и всё… В голове нарастал комариный писк. Через холодеющую руку фрейлины — покрытую синяками полную руку с ободранным локтем — его мрак соединился со мраком Ани, и Григорий почувствовал, как в её теле пульсирует жизнь. Увидал внутренним взором бьющегося где-то в глубине маленького такого светлого червячка, чуть теплящегося… К этому червячку, к этому биению, к этому свету обращался Распутин. Уговаривал, требовал, повторял и повторял одну-единственную просьбу: не покидать Аню. И будто выталкивал тёплый комочек из бездонных глубин, из тьмы — к свету, питал ту жизнь — своей, перетекавшей через сомкнутые руки…

В звенящей тишине больничной палаты вскрик императрицы прозвучал оглушительно. Вбежавшая санитарка увидела, что веки несчастной фрейлины дрожат, — и вот уже Аня открыла глаза и медленно, тяжело обвела взглядом палату.

— Не умрёт, — глухо проговорил Распутин, осторожно опустив руку Танеевой обратно на простыню и погладив её, — не умрёт, ничего… Поправится, жить будет. Калекой останется… да, жалко… А всё ж поправится, жить будет, не умрёт…

Его мутный взгляд в эту минуту был очень похож на Анин. Григорий Ефимович словно с трудом понимал, где он находится и что происходит вокруг. Зацепив плечом санитарку, на ватных ногах он двинулся к выходу.

В коридоре Распутин сделал несколько шагов по жёлто-белым шашечкам метлахской плитки — и почти рухнул на священника, которого кто-то уже предусмотрительно вызвал. Батюшка подхватил его, усадил на скамью у стены.

— Ничего, жить будет, — шептал Григорий Ефимович, — не умрёт…

Если бы в тот момент он порезал себе палец — наверное, вот так сидел бы и безвольно смотрел, как струится кровь, и истёк бы, не в силах даже шевельнуться.

Фрейлина действительно поправилась, хотя выздоравливала мучительно долго и осталась калекой. Она ездила теперь на кресле-каталке и заново училась ходить. Говорила: когда ковыляет на костылях — вспоминает, как в доме отца по субботам собирали аристократических детей и обучали танцам. Ей в пару вечно доставался мелкий вертлявый Феликс Юсупов, нещадно топтавший ноги…

С поездом была связана ещё одна прошлогодняя история. В очередной раз государь отправился в Ставку и решил взять с собой цесаревича. Отъехать успели недалеко, когда у Алексея хлынула носом кровь. Состав спешно вернули в Петроград, мальчика поместили в дворцовой детской, а за Григорием Ефимовичем послали автомобиль.

Восковое лицо на подушке, кровавая вата из ноздрей… Подойдя к цесаревичу, Распутин задержался недолго.

— Нечего беспокоиться, — сказал он ошеломлённым папе с мамой и, перекрестив Алексея, вышел из детской.

Когда из дворца примчался посыльный, чтобы везти его к больному мальчику, Григорий уже немало выпил, а теперь стыдился винного смрада. Не хотел дышать ни на государя с государыней, ни тем более на ребёнка, вот и поспешил скорее уехать. Кровотечение же и впрямь с его отъездом прекратилось; цесаревич пошёл на поправку, снова поражая докторов и укрепляя веру в целителя…