Как нам живётся, свободным? Размышления и выводы - Анц ИМ

и особых оснований такие опасения не имели, что подтверждается уже в другом произведении Софокла: одна из дочерей царя Эдипа — Антигона — была просватана за её кузена, причём по взаимной любви — чувству, подтолкнувшему жениха — из-за несправедливого смертного приговора его избраннице — также лишить себя жизни в момент её гибели.

Авторский гений драматурга здесь, безусловно, на верном пути: художественное истолкование им свободы в интиме полностью в русле здравого понимания природы этого великого феномена.

Если обратиться к ещё более древним письменным источникам, то и там случаи инцеста не приобретали трактовок, по которым его следовало бы считать запретным. Эпизоды с кровосмешением приводятся уже в Торе.

Так, рождение Моава и Бен-Амми, от которых, как утверждается в Библии, произошли общины моавитян и аммонитян, связано с «неприличным» поведением их матерей — родных дочерей Лота. Проживая с отцом в глухой пещере и не имея контактов с кем-либо из мужчин на стороне, они забеременели, пойдя на половую связь с Лотом, которого будто бы опоили вином.

Легко смахнуть помещённую в тексте оговорку, что отец якобы на протяжении многих ночей не знал и не догадывался, с кем делит ложе, — настолько, дескать, он был дезориентирован винным напитком. И ему и его дочерям, успевшим пожить в известном поселении Содоме, рассаднике бескрайнего распутства и блуда, трудно приписывать некое непонимание смысла их сексуального поведения.

Здесь библейский летописец, скорее, пытался хоть как-то заштриховать значение самого факта порочной связи, как пережитка отдалённого периода необуздываемой вольности в интиме, видимо, бывшего пока терпимым соплеменниками, но уже взятым под подозрение при явном господстве института семьи.

Время, однако, показывало, что и в условиях семейного уклада пережиток своих позиций не сдавал никогда, и препятствий на его пути так и не было выставлено. Сочинитель Торы, переходя к более отдалённым событиям из истории Израиля и касаясь, в частности, родословной Моисея, уже без оговорок, совершенно ровным тоном сообщал: величайший из иудейских пророков был зачат Амрамом, женившимся на своей тётке Иохаведе.

Давно уже «искривлениями» характеризуется и сам институт семьи. Функции этого образования не могли вырабатываться по шаблону. Разные модели даны уже в библейских преданиях.

С одной стороны, записавшие их знатоки и толкователи показывали семью как пару из мужчины и женщины, что в переводе на язык нашей современности понимается как наиболее «подходящая» по структуре и давно оправдавшая себя ячейка общества, и она, как образец, афишируется и рекомендуется как государственными властями, так и многими религиозными конфессиями, в том числе христианской, церковью.

Но те же летописцы и знатоки не однажды повествовали о семьях с бо́льшей численностью супругов, например, не одной, а нескольких жёнах при одном муже, и такой опыт постепенно укоренился настолько, что признаётся непререкаемой данностью в населениях, исповедующих мусульманскую религию.

Также никогда и особенно в древности не исключался тип семьи, в которой несколько мужчин могли быть мужьями одной женщины, причём здесь давался простор и вариантам. К примеру: женщину брал в жёны старший из совместно проживавших у родителей братьев, а младшие могли, начиная со старшего среди них, поочерёдно жениться лишь на супруге самого старшего, при его смерти, то есть — на его вдове; если же такой возможности не оказывалось, то для них невозможной становилась и женитьба.

Возникал и обычай, когда равные права на одну жену получали сразу несколько мужчин. Описание такой ячейки приводится в «Махабхарате» — в сказании о приключениях пяти братьев и их жены Драупади.

С прибавлением в человечестве свобод и вольных представлений об интиме не могли оставаться неизменными и традиции выбора суженых. В той же «Махабхарате» рассказывается о царевне Савитри, смело отправившейся в странствование — искать себе жениха, причём в тексте этого любопытного повествования не звучит ни одной ноты неприемлемости такого обычаях.

Женская инициатива при выборе суженых до сих пор не угасла в некоторых анклавах Индии и африканских стран.

Понятно, что широкий «разброс» в типах и способах организации семейного уклада в целом зависел от обстоятельств, в каких приходилось жить людям. Это, в частности, могли быть ситуации, когда в сообществах возникал и считался нежелательным на будущее дефицит в составах мужчин или женщин и возрастал или понижался «спрос» то на тех, то на других.

В целом, однако, было бы ошибкой не учитывать того, что экспериментирование, на которое шли тут сообщества, до сих пор не закончилось, и ясного ответа на вопрос: каким быть составу семьи в его, так сказать, «истинной» пронормированности? — нет. Почему?

Целостная конструкция, если понимать её как получившую завершённую «форму», не в состоянии выдержать воздействий и влияний интима, где «заложена» естественная мера высшей свободы для индивидуума.

«Накладываясь» на свободы прочие, каких теперешняя цивилизация чуть ли не с каждым днём провозглашает всё больше, интимная «составляющая» попросту не допускает никакого шанса на чёткий благостный исход эксперимента. И ждать его бесполезно, особенно в том отношении, что декларациями и законами интим уже прочнейшим образом увязан с устремлениями на собственность и на величайшие вещные богатства, говоря по-другому, — с корыстью, что способствовало только его дальнейшей непрекращаемой порче.

Именно здесь, на этом «плацдарме», миллионами и миллиардами вызревают спекуляции на любви, с которой, если рассматривать её как чувство «от» человеческой природы, ни богатства, ни собственность несовместимы.

Провозглашая незыблемость права собственности в рамках института семьи, правительства, кажется, лишь усугубляют злосчастную драму, нависающую над доверчивыми людьми.

Она, такая драма, непременно должна вести в омуты непредсказуемого и ещё более уязвляющего человеческие начала, поскольку не может быть ничего хуже упований на стабильность, если она поддерживается правами и свободами, угнетающими права и свободы верховенственные, личностные, никакою силою не управляемые.

И вовсе не должно восприниматься странным, что в условиях прободения прав и свобод, исходящих из неотторгаемой сущности живого человека, до неузнаваемости может перекорёживаться понимание корневого смысла чувственной любви, запечатлённой в идеале.

На месте, где ей надлежит находиться, то и дело взбухают чёрные облака извращений, якобы также равные великому светлому чувству. Их целый ряд: лесбиянство, ското- и мужеложство, массосоития и проч. Донесло их к нам из тысячелетий, от старта разумной сообщности, когда мысль осветила свободу в поступках и суждениях, а знать, как ею, этой свободою, пользоваться и как её ограничивать, было ещё не дано никому.

В том тут и беда, что и в суррогатах находятся элементы любви настоящей, высокой. И ещё горше беда от того, с какой лёгкостью, при отсутствии наказания по законам, преодолевается их (таких законов) неодобрение, практически всегда массовое.

Государственные или публичные нормалии в данной сфере принимаются, как