Русско-японская война. В начале всех бед - Анатолий Уткин

Судьба переменчива. На рассвете войска Оку чудовищными усилиями взяли несколько холмов к югу от Шоушана, до которого оставалось менее километра. Взятой оказалась первая линия обороны Шоушана, оттуда ушли две русские роты. Короткий бросок японцев к вершине и яростная контратака. Упавшие утром вниз японские солдаты в хаки должны были лежать среди грязи и погибших, ожидая ночной темноты. «Это была картина, которую неспособно описать перо», — писала лондонская «Таймс». Лорд Брукс описывает сибирского солдата, который возвратился в свой окоп с криком: «Друзья, у них не боеприпасов» и увидел, что нет и его друзей. В течение пяти минут, пишет Брукс, «ни одного японца не осталось в живых. Штык этого солдата сделал свое дело».

Свое впечатление от штыковых атак английский капитан Дж. Джердин выражает так: «Когда одна сторона атаковала, вторая шла в контратаку. Производимый эффект был экстраординарным. Среди жаркой ружейной стрельбы раздавался сигнал, ведущий русских в рукопашную схватку. Немедленно вся стрельба заканчивалась с обеих сторон. Русский крик «Ура!» встречал в таких отчаянных обстоятельствах японское «Ва-а-а!» Впечатление от этих криков смешивалось с барабанным боем; все это производило скорее не военный эффект, а меланхолическое впечатление, словно все это исходило от охваченной бедой земли и неслось к далеким небесам».

Ойяма бросил в бой свой последний резерв — 4-ю дивизию. Многие русские полагали, что после 36 часов боя японцы не рискнут продолжать немыслимое. Обоюдные потери были очень велики, и японцев погибло, пожалуй, больше — они были атакующей стороной. Уже насчитывалось около 7 тысяч убитых японских солдат. Британский наблюдатель с русскими войсками на Шоушане делится воспоминаниями: «Стало очевидным, что положение Первого сибирского корпуса приблизилось к критическому. Генерал Штакельберг спустился с холма в 12.35 дня, чтобы обеспечить поступление резервов… Но резервов уже не было. Более того, в это же время Штакельберг получил чрезвычайную просьбу о посылке резервов от генерал-майора Кондратовича, командира 9-й дивизии. Штакельберг, без видимых следов паники, ответил, что резервов нет, и что Кондратович и его люди должны, если это необходимо, умереть на своем боевом посту».

Штакельберг был немного ранен, но Первый сибирский армейский корпус фактически перестал существовать. Те, кто еще не погиб, находились в состоянии глубокого переутомления, предпринять контратаку он не мог физически. Возможно, иной военачальник, обладающий энергией и воображением, на месте Куропаткина мог бы использовать этот момент — лучшие силы японцев были истощены, а у русских еще оставались значительные стратегические резервы. Но это не о Куропаткине. У него не оказалось качеств великого военачальника, он потерял нить битвы. Он не видел всей картины, он блуждал в потемках. Такова была «несудьба» русской армии. Куропаткин перестал верить в надежность своих людей, он, трудоголик и трезвый человек, не поднялся над обстоятельствами, не обладая великой интуицией подлинных вождей. Оба этих главных дня своей жизни он верхом объезжал линию фронта. Возможно, этого не следовало делать. Он видел потерявших (от жары) сознание солдат, он видел смертную муку военно-полевой жизни, он видел юношей, которые сейчас погибнут. Он видел теряющих разум людей. И хотя жизненный опыт у Куропаткина был исключительным, его же впечатлительность ослабила его начальственную отстраненность.

Нет сомнения в том, что японцы его поразили. Эти азиаты, которым привычно приписывали антиисторическую дрему, покорность судьбе и покорность при виде превосходящих сил, были подлинным открытием войны. Они как бесчувственные воспринимали неимоверные тяготы, их чувство дисциплины, их сноровка, гибкая восприимчивость, их фантастическая преданность своему руководству, их несомненное творческое начало никак не походили на карикатуры модных петербургских журналов, не пожелавших по достоинству оценить противника. Легкомыслие — от царя до имитирующей его челяди — печально сказалось на подготовке русских солдат и офицеров, увидевших ожесточенного, умелого и поразительно самоотверженного противника, ни в чем не уступающего известным европейским образцам.

Куропаткин при этом полагал, что японцы обходят его численно. Он справедливо задумался над молчанием своего левого фланга, где Куроки еще не проявлял активности — что в текущей ситуации не могло не настораживать. Баллон «обозрения», запущенный Куроки, был сбит русскими. Но разведка продолжала работать. Не все она интерпретировала правильно. К примеру, погрузку раненых, действия русских частей близ железной дороги и даже пожары в городе разведка гвардейской дивизии оценила, как готовность русских покинуть город.

Перед Куроки с его Первой армией расстилалось поле, на котором росло просо, за ним река Тайцу, за которой видна была ведущая на север русская железная дорога. В полдень 30 августа 1904 г. наблюдатели Первой гвардейской дивизии заметили признаки того, что они восприняли как готовности русских покинуть Ляоян. В реалии этого пока не было, но для японцев главной реалией было их восприятие. Уже в час дня 30 августа генерал Куроки приказал готовиться к ночному штурму русских позиций и к переправе через Тайцу.

Куропаткин подозревал, что японский левый фланг готовится к решительным действиям. И рано утром 31 августа он издал приказ № 3, указывающий, что следует делать в случае перехода японцами реки Тайцу и их попыток прервать железнодорожное сообщение Ляояна с севером.

Предупреждение Куропаткина едва ли сработало, порыв японцев поразил всех. В описании полковника Уотерса: «Иностранные стратеги постоянно, раз за разом, выдвигают аргумент, что для парирования японского удара Куропаткин должен был в свою очередь перерезать коммуникации японских войск. Эти стратеги не могут оценить того факта, что Куропаткин, обнаружив себя отрезанным от линии поступления подкреплений и даже от пути отхода, на практике мог со своей лишенной мобильности армией думать только о том, как выбраться из образовавшейся ситуации. Те, кто говорит о необходимости для русских зайти в тыл Куроки, исходят из ложного положения, что русская армия была достаточно мобильна и могла двигаться в любую избранную сторону».

Менее половины армии Куроки форсировала Тайцу с феноменальной легкостью отрешенных от проблем людей. При этом японцы не были пресловутыми «механизмами». Они курили, разговаривали между собой, даже пели песни. Перейдя реку, они оказались в 25 километрах к востоку от Ляояна.

В лондонской «Таймс» рассуждали: «Когда пришла война, современная война с ее императивным требованием индивидуальной независимости, инициативы и интеллигентности, в русской армии обнаружился их недостаток. Русский солдат, когда он не доведен кровопролитием до брутальности, и когда он трезв, является большим, сильным, добрым ребенком; прекрасным товарищем, но ребенком. Но направляемый образованным и хорошо обученным офицерским корпусом, ведущим солдат разумно и умело, русский солдат может пойти очень далеко». На то и был расчет. Куропаткин надеялся на свой офицерский корпус, здесь, под Ляояном тот должен был проявить свои лучшие черты.

Но русской армии предстояло суровое испытание. Конфликты и битвы прежнего времени были относительно краткосрочными. Собственно битва под Ляояном длилась с 23 августа по 5 сентября 1904 г. В течение суток имело место несколько атак. Жара и влажность, накладываемые на страшное напряжение битвы, выводили из строя даже самых сильных. Вспоминает русский офицер: «Наши солдаты падали от усталости и истощения; их нервная система не позволяля им исполнять приказы; мы обязаны были принимать во внимание этот психологический фактор».