Освенцим. Нацисты и "окончательное решение еврейского вопроса" - Лоуренс Рис

Алиса очень быстро выяснила, что за все услуги в Освенциме нужно платить, и отдала свою пайку хлеба за клочок бумаги и карандаш. Она написала Эдит такую записку: «Я в блоке 12, лагерь С», – и сумела подкупить женщину, разносившую кофе, чтобы та передала записку. Несколько дней спустя случилось то, что сама Алиса называет «чудом»: клочок бумаги вернулся к ней, и на нем были нацарапаны слова: «Я приду. Эдит». И однажды утром, вскоре после этого события, среди женщин, собиравших пустые кофейные чашки, оказалась сама Эдит. «Я просто взяла ее за руку, – вспоминает Алиса, – и мы снова были вместе. И поклялись друг другу, что больше никогда не расстанемся».

Алиса Лок Кахана и ее сестра Эдит были всего лишь двумя девушками из 400 тысяч венгерских евреев, которых привезли в Освенцим. Доля тех приезжих, кого отбирали для принудительных работ, менялась от случая к случаю: иногда она составляла всего лишь десять процентов, а иногда достигала тридцати. Но большинство пассажиров транспорта всегда отправлялись в газовые камеры. Лагерь еще не видел такого масштаба убийств. Меньше, чем за восемь недель, здесь погибли более 320 тысяч человек. На протяжении всего периода непрекращающихся убийств, совершавшихся на территории нацистской державы, с этим можно сравнить только уничтожения евреев в Треблинке в 1942 году, в результате которых был уволен доктор Эберль.

Чтобы успевать рассортировывать такое количество прибывающих, нацисты увеличили состав зондеркоманд, работающих в четырех крематориях Освенцима, с двухсот человек до почти девятисот. У этих зондеркоманд была самая жуткая работа во всем лагере: они должны были отводить вновь прибывших в газовые камеры, успокаивать их, а после убийств – чистить помещения.

Дарио Габбаи6 и Моррис Венеция7, двоюродные братья из города Салоники в Греции, оказались среди заключенных, попавших в зондеркоманду СС не по своей воле. В апреле 1944 года, когда их только привезли в Освенцим, они дали утвердительный ответ на вопрос одного немца, умеет ли кто-то из новичков стричь и брить. Отец Морриса держал парикмахерскую, и, хотя Дарио совершенно ничего не понимал в этом деле, Моррис велел ему поднять руку. Как и многие люди, оказавшиеся в Освенциме вместе с родственниками, они находили утешение в том, чтобы вместе пережить все, что выпадет на их долю.

Морриса и Дарио отвели к одному из крематориев Биркенау, вручили им огромные ножницы, которые больше подошли бы для стрижки овец, чем людей, и провели в помещение, заваленное обнаженными телами. «Мы глазам своим не поверили, – говорит Моррис. – Их туда набили, как сельдей в бочку!» Сопровождавший их капо начал, пробираясь через тела, с бешеной скоростью срезать женщинам волосы, демонстрируя, чего он ожидает от братьев. Но когда те принялись обрезать волосы у мертвых женщин, то передвигались очень осторожно, стараясь не наступать на трупы. Такое поведение вывело капо из себя, и он избил их палкой. Они стали быстрее стричь волосы, быстрее двигаться среди тел, но когда Дарио наступил одной мертвой женщине на живот, изо рта у нее вышел газ, и тело издало звук, похожий на стон. «Дарио так испугался, – вспоминает Моррис, – что спрыгнул с груды тел на пол». Ни немцы, ни капо не удосужились рассказать им, какую именно работу они должны выполнять. Не было никакой подготовки – их просто погрузили в мир ужасов. «Немыслимо! – восклицает Моррис. – Что я должен был чувствовать? Никто и представить себе не может, что там произошло на самом деле, что с нами вытворяли немцы». В то время они еще не знали, что в августе 1942 года власти Освенцима и других концентрационных лагерей получили приказ от экономического отдела СС: собирать человеческие волосы длиной от двух сантиметров, чтобы из них можно было прясть нитки. Из этих ниток изготавливали «войлочные носки для экипажей подводных лодок и войлочные шланги для железной дороги»8.

Дарио и Моррис поняли: чтобы выжить, им нужно приспособиться – и как можно скорее. Так что, пока поезд за поездом разгружался в подвале крематория, они быстро овладели нехитрым мастерством. Вновь прибывших загоняли в длинные подвальные помещения; под вопли немцев – «Schnell! Schnell!» – им приказывали раздеться и запомнить, куда именно они положили одежду, поскольку немцы говорили, что после душа нужно будет снова одеться. Многие женщины причитали: «Какой позор!», – когда их, обнаженных, гнали к газовым камерам, находившимся за гардеробными. «Кое-кто начинал догадываться, что здесь что-то не так, – говорит Дарио Габбаи, – но никто не мог ничего поделать. Процесс должен был идти [без перерыва], понимаете. Все делалось с немецкой педантичностью. Они долгие-долгие годы отшлифовывали организацию этого процесса, так что все шло как по накатанной».

Газовые камеры крематориев номер два и три располагались под землей, так что доставка «циклона Б», когда людей запихивали в камеру и закрывали за ними дверь, осуществлялась практически напрямую. Стоя снаружи, на крыше газовой камеры, члены СС открывали заслонки, получая доступ к скрытым колоннам в газовой камере. Затем размещали в колоннах канистры с «циклоном Б» и опускали их, а когда газ достигал дна, снова задвигали и задраивали заслонки. С другой стороны запертой двери до ушей Дарио Габбаи и Морриса Венеции долетал плач детей и матерей, и скрежет о стену. Моррис вспоминает: когда в газовую камеру набилось около тысячи человек, оттуда стали доноситься крики: «Боже! Боже!». «Голоса звучали, словно из подземелья. Они до сих пор раздаются у меня в голове». Когда шум стихал, включали, чтобы убрать газ, мощные вентиляторы, и наставало время работы для Морриса, Дарио и других членов зондеркоманды. «Когда они открыли дверь, – говорит Дарио, – я вижу людей, которые полчаса назад заходили [в газовую камеру], вижу, что все они стоят, и некоторые сине-черные от газа. Некуда и ногу поставить. Везде мертвецы. Если закрыть глаза, я опять их вижу: все стоят, женщины с детьми на руках». Зондеркоманда должна была доставать тела из газовой камеры, перевозить их с помощью небольшого подъемника наверх, к печам крематория, на первом этаже. Затем они снова заходили в камеры, неся с собой мощные пожарные рукава, и смывали кровь и экскременты, покрывавшие пол и стены.

Вся эта ужасающая операция иногда проходила под наблюдением всего лишь двух эсэсовцев. Даже когда количество убийств возросло до предела, его осуществляла всего лишь горстка эсэсовцев. Это, конечно, сводило к минимуму количество немцев, получавших психологические травмы, с которыми сталкивались члены расстрельных команд на востоке. Но от нацистов, следивших за процессом, жалоб на нервный срыв не поступало никогда. Более того: встречались случаи, когда нацисты, похоже, получали от дел рук своих садистское удовольствие. Дарио Габбаи вспоминает одного эсэсовца, который иногда наведывался в крематорий, отбирал семь или восемь красивых девушек и приказывал им раздеться перед зондеркомандой. Затем он стрелял девушкам в грудь или в интимные места, так что несчастные умирали прямо у них на глазах. «Мы тогда ничего не чувствовали, – признается Дарио. – Мы знали, что наши дни тоже сочтены, что в такой среде нам просто не выжить. Но человек ко всему привыкает».

Моррис Венеция вспоминает один поздний вечер в самый разгар венгерской операции. К эсэсовцу подошли три девушки – две сестры и их подруга, и попросили убить их всех одновременно. Эсэсовец «очень обрадовался» такой просьбе, выстроил их друг за другом, достал револьвер и застрелил их одним выстрелом. «Мы тут же забрали тела, – говорит Моррис Венеция, – и бросили их в топку. Но почти сразу же раздались пронзительные крики: первая из трех девушек не погибла, она просто потеряла сознание, … но немецкий офицер все равно радовался, ведь он убил двух человек одним выстрелом. Животные… Ни один человек не в силах ни поверить в это, ни понять. В такое невозможно поверить. Но мы все это видели своими глазами».