Два брата - Бен Элтон

— Ты знаешь, кто моя мама. Ее нет на этих снимках.

— Конечно, знаю, но все равно посмотри.

Отто шагнул к комоду и взглянул на выцветшую фотографию миловидной блондинки.

— Девятнадцатый год, — горестно вздохнул старик. — До того, как она встретила…

— Моего отца? — бухнул Отто, поскольку герр Хан не желал закончить предложение.

— Коммунист чертов! — Даже через шестнадцать лет злость старика не угасла. — Обрюхатил ее и бросил!

— Его убили, — возразил Отто. — Родители мне рассказывали о бойне в Лихтенбурге. Его убил тот самый фрайкор, из которого произошли нацисты, герр Хан.

Супруги смутились.

— Не называй меня «герр Хан», внучок, — попросил опечаленный старик. — Я твой дедушка.

Отто прикусил губу.

— Я хотел узнать о своей семье, — сказал он. — Нет ли в нашем роду евреев?

Старики на миг опешили, но тотчас улыбнулись. Конечно, они по-своему истолковали вопрос.

— Бедненький! — сказала фрау Хан. — Ну конечно, как приемышу не беспокоиться о чистоте крови!

— Вдруг какой еврей тайком сиганул через ограду! — хохотнул старик.

— Все понятно, дитя мое. Тебе нужно удостовериться. Вот, гляди!

На единственной стенной полке стояли две книги: старая семейная Библия и «Майн кампф». Фрау Хан гордо раскрыла Библию:

— Вот наше фамильное древо. Шесть поколений с 1790 года. Только добрые христиане, все похоронены на здешнем и соседних кладбищах. Не дальше десятка километров от истинно германской земли, на которой мы стоим. Здесь все имена из церковных книг нашего и близлежащих приходов. Дорогой мой, в нашем роду нет ни жидов, ни цыганвы.

С виду такая милая старушка. Наверняка и душа у нее добрая. Но уж угостила бы всякого «жида и цыганву», посмевших сунуться к ее досточтимому «роду».

Отто разглядывал рукописный перечень. Последней значилась Инге Хан. Его мать.

— А что мой отец? — спросил Отто. — Его имени нет ни в этом списке, ни в справке об усыновлении. Вы знаете, как его звали?

— Знаем, — ответил старик. — Только я не произнесу его имя в своем доме и вообще нигде. — На клочке бумаге он тщательно вывел фамилию. — Не бойся, мой мальчик. Хоть он и опозорил свою и нашу семью, он из хорошего рода. Инге говорила, отец его был священником лютеранской церкви, что в берлинском районе Пренцлауэр-Берг. В войну умер. Может быть, мать жива. Не ведаем.

Отто взял бумажку и поблагодарил стариков.

— Нам пора, — добавил он. — Домой еще долго добираться.

Старики оторопели, даже перепугались. Внезапное появление внука одарило их надеждой.

— Останьтесь! — упрашивали они. — У нас еда, яблочный сок. Мы так тебе рады, о стольком надо поговорить.

— Нет, госпожа, — бормотал Отто, уставившись на свои ботинки. — Не можем.

— Да можете! — увещевала старуха. — Как же так — только приехал и сразу уезжать?

— Извините, фрау Хан. Остаться не могу. Пожалуйста, извините, но я узнал все, ради чего приехал. — Отто шагнул к двери. — Давай, Зильке, поехали.

Старуха заплакала. Муж ее протянул Отто старую Библию в кожаном переплете:

— Ну хотя бы впиши себя в древо. Под именем матери. Она записана последней.

Отто отказался.

— От души желаю вам всего хорошего, герр Хан, — вежливо сказал он. — Но вы мне не родственники, и те, кто в списке, не моя семья. Для меня там нет места. Моя семья — люди, которым вы меня отдали. Кроме того, они евреи. И я еврей.

Супруги остолбенели.

— Что? — в неподдельном ужасе спросил герр Хан. — Врач отдал тебя евреям? И мы это допустили?

— Именно так. Вы оставили меня самым чудесным людям в Берлине, и уж за это я навеки вам благодарен. До свидания.

С этим Отто вышел из домика, а за ним, смущенно распрощавшись с супругами, кинулась Зильке.

Отто выехал на дорогу, не оглядываясь, но Зильке обернулась: с крыльца старики смотрели им вслед, обескураженные и растерянные.

В Берлине Отто, даже не заехав домой, покатил к лютеранской церкви в Пренцлауэр-Берг и спросил о прежнем священнике, умершем в Великую войну. Имя его было записано на бумажном клочке.

Старый герр Хан оказался прав. В родословной Отто по отцовской линии тоже не было ни тени еврейства.

Известие, о котором мечтал всякий немец, смяло Отто: он официально попадал в категорию «чистокровных», что подтверждалось шестью поколениями предков. Он не еврей и никогда им не будет, как бы ни старался.

И потому его ждала ссылка — как евреев, к которым он больше не мог себя причислить.

Через две недели после поездки Отто в Саксонию Фриду и Вольфганга вызвали в районный отдел гестапо.

Вернулись они пепельно-серые.

— Сказали, мы больше никогда с тобой не увидимся, — еле выговорила Фрида.

— Нет! — выкрикнул Отто. — Так нельзя! Почему? Какой смысл запрещать нам видеться?

— Говорят, наше тлетворное влияние слишком затянулось, — сквозь слезы выдавила Фрида.

С бутылкой дешевой выпивки Вольфганг плюхнулся на винтовой табурет и уронил голову на грудь.

— Всякие отношения с тобой будут считаться серьезным уголовным преступлением, — сказал он, адресуясь к своим коленям.

— А если я сам? — взмолился Отто. — Если я к вам приду? Вы же не виноваты…

— Если придешь, — перебил Вольфганг, — это сочтут похищением и нас троих отправят в концлагерь.

Все молча смотрели друг на друга.

— Завтра? — механически спросил Отто. — Завтра меня заберут?

— Мы еще увидимся, Отт. — После глотка Вольфганг расхрабрился. — Что-нибудь придумаем. А то видали — как будто нашей семьи вообще нет.

— Конечно, так нельзя, мы этого не допустим. — Фрида высморкалась и попыталась взбодриться. — Найдем способ не разлучаться.

— Если вы ко мне придете, вас накажут. Если я здесь появлюсь, вас сошлют. — В отчаянии Отто взглянул на Пауля: — С первого дня на этом свете мы были вместе. А теперь нам запрещают быть братьями.

Пауль тоже сдерживался, сердито утирая рукавом мокрые глаза.

— Может, нам разрешат свидания, если пообещаем драться? — Он пытался улыбнуться. — Нам это раз плюнуть, правда?

Отто не плакал, но стал наливаться яростью.

— Они пожалеют, что связались со мной! — грохнул он кулаком по столу. — А также семья, которая меня примет. Я им устрою веселую жизнь! Они возненавидят во мне еврея, которым я был и остаюсь! Надо будет — убью!