Формула Бога - Жозе Родригеш Душ Сантуш

Внутри древнего здания в полумраке горели свечи из ячьего жира. Подойдя ближе к этому тусклому свету, португалец извлек из кармана листок и сосредоточенно всмотрелся в него. Затем, сориентировавшись, пересек помещение и оказался в еще одном вымощенном камнем дворе. Там на пути у него, материализовавшись из тени, окутывавшей проход к часовням, возник монах с наголо выбритым черепом, закутанный в пурпурно-красное одеяние.

— Джинпа Кадрома! — обратился к нему Томаш.

Монах внимательно посмотрел на чужеземца и после мимолетного раздумья поклонился, жестом призвав следовать за собой.

Они поднялись на открытую террасу второго этажа Джоканга и повернули в довольно узкий коридор, ведущий в глубь здания. Здесь было безлюдно и тихо. Еще раз повернув за угол, монах остановился перед занавесом. Слегка отодвинув край, он осторожно заглянул внутрь и что-то едва слышно произнес. Дождавшись ответа, монах распахнул полог, почтительно склонился и подал Томашу знак войти, после чего, снова отвесив глубокий поклон, исчез.

Комнатка была маленькой и темной. Свет скупо проникал в нее через узкое оконце, возле которого восседал на циновке необъятных размеров монах. С фотографий на полке посетителю улыбались находящийся в изгнании далай-лама и почивший панчен-лама. На столике рядом в неустойчивом равновесии высились стопки книг. В руке священнослужитель тоже держал небольшую книжицу, которую при появлении гостя неторопливо закрыл.

— Tashi deleh, — подняв голову, одарил он улыбкой пришельца.

— Tashi deleh.

— Меня зовут Джинпа Кадрома, — объявил лама. — Вы желали беседовать со мной?

Томаш назвал свое имя и показал, словно рекомендательное письмо, листок бумаги, на котором было нацарапано несколько строк рукой сотрудника американского посольства в Лиссабоне Грега Салливана.

— Мне дали ваши координаты… ну, в общем… друзья. Они сказали, что вы сможете мне помочь.

— Какие друзья?

— Э-э-э… боюсь, что вы их не знаете лично. Но они друзья.

Монах скривил свои полные губы.

— Н-да, — в задумчивости пробормотал он. — И в чем же должна заключаться моя помощь?

— Я ищу в Тибете одного человека.

Томаш вынул из куртки и протянул Джинпе почтовую открытку. Тот взял ее, посмотрел на фотографию Поталы, скользнул взглядом по тексту на обороте.

— Что это?

— Это — открытка, присланная из Тибета одному моему другу, который вскоре после ее получения бесследно исчез. У меня есть основания предполагать, что написавший открытку тибетец сможет помочь мне понять, что произошло с моим другом. Тибетца этого зовут… — Томаш вывернул шею, пытаясь разобрать подпись под текстом открытки в руке собеседника, — его имя Тензин Тхубтен.

Джинпа пристально посмотрел в глаза португальцу и с безучастным видом поставил открытку на полку рядом с фотографией далай-ламы.

— С Тензином Тхубтеном никто не может встретиться просто так, ни с того, ни с сего, — промолвил монах. — Сначала мы должны будем навести кое-какие справки и переговорить с некоторыми людьми.

— Разумеется.

— Ответ вы получите завтра. Если мы обнаружим за вами что-либо внушающее хоть малейшее подозрение, вы никогда не встретитесь с лицом, которое разыскиваете. А если все будет нормально, вы достигнете своей цели. — Джинпа сделал быстрый жест рукой, будто уже прощался. — В десять утра будьте у входа в часовню Ария Локешвара.

— Гм-м, — пробормотал гость. — А где это?

Джинпа повернул лицо в сторону шкафа и подбородком указал на открытку.

— Во дворце Потала.

Когда Томаш Норонья приступил к восхождению на утес, возвышавшийся над приземистыми строениями тибетской столицы, Лхасу накрыла свинцово-серая туча, и из нее пошел нудный мелкий дождь. Португалец хотя и поднимался в намеренно медленном темпе, постоянно прислушивался к сердечному ритму, следил за частотой дыхания. Поднявшись по зигзагообразной лестнице выше крыш Шола, он решил сделать остановку и, запрокинув голову, залюбовался великолепным дворцом, встреча с которым его ожидала.

Потала в величавом спокойствии вздымалась над крутым склоном. Распростершийся вширь белый фасад архитектурного ансамбля резко выделялся на темно-буром фоне. Более высокая, красновато-коричневая центральная часть его напоминала замок с башнями, чьи окна-бойницы зорко следили за тем, чтобы ничто не нарушало покой города у его подножья. Вознесшийся над Лхасой дворцовый комплекс казался грандиозной крепостью — могущественным покровителем и надежным хранителем духа Тибета. Словно подтверждая правоту этого наблюдения, рядом громко хлопнули и заполоскались по ветру разноцветные полотнища молитвенных знамен.

Восстанавливая дыхание и пытаясь утихомирить сердцебиение, Томаш облокотился на парапет лестницы и обратил взор на раскинувшийся в ущелье город. Каждый домик в нем смотрелся как игрушечный, а все вместе они выглядели верными почитателями, распростертыми перед божеством, взирающим на них из Поталы.

Первозданная чистота.

Отсюда все представлялось безмятежным, прозрачным, возвышенным. Кристально чистым. Нигде прежде Томаш не испытывал ничего подобного. Ему вдруг привиделось, будто он парит, подобно облаку, над землей, взмыв в поднебесье от мирской суеты, чтобы коснуться Бога. И тотчас страстно захотелось почувствовать мимолетность вечного и бесконечность мгновенного, познать начало омеги и конец альфы, увидеть свет и тьму.

Но Вселенная имеет свой мистический смысл. Свой укрытый от глаз секрет. У нее есть своя загадка. Свой герметический шифр. Свой звучащий, но не слышимый древний звук.

Это — тайна мироздания.

Пронизывающий холодом ветер с гор быстро остудил воспылавшее в груди Томаша желание приобщиться к сокровенному знанию и заставил его поспешить в направлении Деянг Шара, просторного двора перед Поталой. Оттуда, поднявшись по ступеням, он вступил в Белый дворец, служивший прежде резиденцией далай-ламы, и сразу окунулся в наполнявшую это здание ауру таинственности.

В полумраке верхних этажей было тепло. Помещения освещались слабыми потолочными лампадами и приглушенным светом из окон, забранных желтыми шторами. В коридорах слышались отголоски песнопений и декламируемых монахами священных текстов. Весь дворец тихим эхом, словно здесь шептались боги, пронизывал сакральный первоначальный слог «о-о-о-о-о-о-ом». В монотонное журчание мантр временами врывалось откуда-то издалека гудение колокола. Везде стоял густой неприятный запах ячьего жира, который смешивался с пряными ароматами курений. Порыв ветра вдруг сбил в кучу облака, и сквозь золотистые занавесы внутрь хлынуло солнце. Подсвеченный его лучами струившийся над курительницами голубовато-белый дым стал похож на тающих в воздухе духов.

В конце коридора появился молодой монах в ярко-красной накидке.

— Tashi deleh, — поздоровался с ним чужестранец.