Радио Мартын - Филипп Викторович Дзядко

насилия: «Почему нет человека, который хочет придумать, как остановить насилие? Ведь все, все страны, все ученые должны этим заниматься, все на свете должно быть только этому посвящено. Но нет! Значит, этим займусь я – я придумал такую систему международных отношений, что войны просто будут невыгодны».

Ан говорил: «Я был за границей и видел, как там ведут себя русские: избегают друг друга. Это всем известно. А знаешь почему? Потому что слишком много друг о друге знают, а именно – об общей школе унижения. Поэтому и тут и там все обходят всех мороком».

Видишь? Мы сидим с ним в люльке сломанного колеса обозрения. И она качается в такт с нашим дыханием. А когда кто-то из нас, выпивая, запрокидывает голову, то люлька качается назад.

Я рассказал ему про тебя. Что веду воображаемый разговор с тобой, когда ты не рядом. Ан засмеялся в кулак и сказал: «Ха! У меня всегда есть девушка, с которой я хожу по лесу и показываю воображаемые деревья. Она ходит в дождь без шляпы и кормит лошадей пончиками, а потом лошадь ничего, кроме пончиков, не ест. Я нашел для нее один нейлоновый чулок у Бранденбургских ворот: я тоже умею делать подарки. Она чем-то похожа на нашу Клотильду. Как и Клотильда, она старомодная девушка, носит подкладные плечи и конусные лифчики. Еще она маринует персики. Но этого Клотильда вроде бы не делает».

– А вы влюблены в Клотильду?

Он снова засмеялся:

– Нет, совсем нет, это оставим другим нашим товарищам. А вы, похоже, влюблены по-настоящему.

– А как это знать?

– Тут никакие подтверждения не нужны, у тебя такого вопроса не остается. Но я, как человек сомневающийся во всем, разработал свою систему подтверждений:

а) если хочешь поцеловать ее или его, значит, это оно;

б) если как будто стало на все наплевать и идешь валиком, поедая деликатно пространство, постепенно вытесняя из себя страх, значит, это оно;

г) если можешь про него или нее сказать: «От него зависит жизнь»;

д) если можешь без брезгливости, но с нежностью представить, как в старости выносишь за ним или за ней судно;

е) если все эти пункты вызывают только раздражение и не имеют ничего общего с тем, что испытываешь.

– А «в»?

– Что «в»?

– Вы пропустили «в».

– Да? Ну и черт с ним.

– Все пункты совпадают, но у меня один страх приходит на место другого: смерти и жуков не так боюсь, как боялся раньше, весной. Росгвардейцев и Кристину Вазгеновну не боюсь, как боялся летом.

– А, хорошо, то есть потихоньку избавляетесь от ерунды, приходит доверие миру. Вы, кстати, «Вариации на обретение жилища» слушали? Вернее, как часто слушаете?

– Вариации? Я по-прежнему боюсь, теперь я боюсь, что у нас все закончится. Что она меня оставит или погибнет. Одним словом, исчезнет. Как не потерять ее?

– Я в этих делах ничего не понимаю. Я, как вы, наверное, не знаете, люблю Володю. А это не только незаконно, но еще и совершенно обречено. Но из всего того, что я про это слышал, могу сказать вам следующее. Итак: хорошо быть внимательным. Ну и не бояться, само собой. Довериться.

– Внимательным?

– Я думаю, что длинная любовь или глубокая, любовь, в которой и пространство, и время перестают тобой управлять, – это любовь внимания. Как съязвил бы Баобаб, вынимания.

Он криво улыбнулся и продолжил:

– Я хочу сказать, что нужно, как Робин Гуд со старой пластинки, смотреть в оба, рассматривать того, кого ты любишь, так, словно больше никого на всем белом свете нет. А есть только то, что ты видишь в любимом человеке, каждую грань многомиллионногранного стакана. Чем меньше ты видишь граней, тем больше вероятность, что с какого-то момента он тебя бросит, или ей будет скучно, или потом кто-то придет и скажет: «О, а у тебя есть еще вот такая грань, я вижу в тебе вот это». И если ей эта грань важна, она уйдет с тем, кто эту грань увидел или же просто указал на нее, а она раньше про нее и не знала сама. Но если ты хочешь заполнить все пространство и не оставить ей секретные ее грани, то ей тоже станет скучно и тяжело, да и тебе тоже. Стоит потихоньку друг друга раскрывать и узнавать, но заниматься этим постоянно. И самому, в свою очередь, показывать свои новые грани – с ее помощью. Путано вышло. Вы извините.

– Грани и открытия?

– Вроде того. Не думать, что все уже случилось. Каждый день по чуть-чуть, все время новую часть новой земли исследовать и не бросать уже обнаруженные. Помните, как нас учили: «Участковый – от слова “участие”».

– Это еще при чем?

– Вот и счастье – от слова «часть». Чайник нужен чашкам, они – часть друг друга.

– Чашник и презервативы.

– Что?

Он мог заставить тебя поверить в то, что дерево за окном пляшет, совершив странные пассы ладонью и пальцами.

Он всегда ходил в одной рубашке: белой длинной рубашке с заплатой из красной материи под мышкой. Позднее я заметил, что появилась еще одна заплата – на правом локте, тоже красная. И я все ждал, когда красное пятно и черные нитки появятся на левом локте – он давно протерся, и вот-вот должна была выглянуть дыра, – но, когда его нашли, заплатки не было, он так и не успел ее пришить.

Эта его рубашка всегда была белоснежной, несмотря на работу в пыльной переплетной мастерской, на потасовки, в которые его втягивали на улицах, на бесчисленные пиры. От него всегда пахло лавандой, думаю, он носил ее в карманах своих зеленых брюк. Как и очки с сумасшедшими диоптриями без дужек, но с зажимом на носу (1920-х? 1910-х годов?). Как и бесконечные лакричные конфеты, которые он всегда предлагал всем, вне зависимости от близости знакомства. Когда я его нашел, все эти предметы были с ним, пропала только маленькая латунная подзорная труба («Дед еще смастерил», – говорил Ан). По совести, это и правда был единственный хоть немного ценный предмет из «коллекции необходимого», жившей в его карманах. А еще у него были высоченные сапоги, черные с зеленоватым отливом. Такие высокие, что казалось, он может поместиться в них весь. Они были «способны переносить вас куда угодно» и предназначались «только для самых важных дней».

– Не унывай своими воспоминаниями об ушедших: однажды ты их всех найдешь и будешь сидеть, как говорится, на руках у всех гостей с видом важным и глупым, будто бы ничего не понимая. Ты и невидимый Бог. И небесные олени.

3.78