Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - Питер Акройд

так уж сильно разнились. Так или иначе, большинство избирателей, привлеченных призывами к солидарности и равенству, сделали свой выбор. Успех лейбористов на выборах 1945 года был столь же неожиданным для одних, сколь и желанным для других.

Нашлись люди, взявшиеся за разработку подробного плана лучшего, безопасного мира. Хотя на место создателя концепции «государства всеобщего благоденствия», или «социального государства», претендует сэр Уильям Беверидж, в группу экспертов, разработавших отчет «О социальном страховании и смежных услугах» (1942 год), входили также и тори. «Доклад Бевериджа», в свою очередь, базировался на работах Ллойд Джорджа и других либералов начала века. В любом значимом смысле этот труд стал удачным отпрыском прирожденных врагов. В 1944 году один комментатор говорил, что «время, силы и мысли, которые мы все тратим на Смелый Новый Мир, дико непропорциональны тому, что отдается Жестокому Реальному Миру». Каждая вторая идея теперь крутилась вокруг примирения требований работодателя и работника. Люди верили, что профсоюзы, словно ягнята, улягутся рядом с предпринимателями-львами.

Партия лейбористов не хотела продолжать сотрудничество с консерваторами в коалиции. Многие проповедовали возврат к «старым добрым дням» до всех этих тяжких испытаний, и нашлись достаточно недалекие люди, поверившие им. Однако перспективы, которые сулили лейбористы, возвещали зарю новой эпохи и ориентировались на новую породу людей.

Это отразилось и в предвыборных кампаниях соперников. Лейбористы боролись с пылом и энергией, почерпнутыми в новых горизонтах, а Черчиллю только и оставалось, что мусолить свои военные победы. Мало кому по вкусу напоминания о мучительных временах, даже если они исходят от спасителя, – это и отразилось на итогах голосования. На всеобщих выборах в июне 1945 года лейбористы получили 393 места, а консерваторы – 219, результат исключительный. Даже самые упрямые тори ощутили силу поднимающегося ветра.

Несмотря на репутацию застенчивого человека, новый премьер-министр, Клемент Эттли, обладал сильным и независимым умом. Он собрал вокруг себя людей, которые были похожи на него только в этом отношении, а между собой имели мало общего. Энайрин Беван, валлийский бык с лицом херувима, упитанным животиком и легким сердцем, стал министром здравоохранения и жилищного хозяйства; Хью Гейтскелл, с почти безумным пристальным взглядом, такой же яростный центрист, как Беван – социалист, занял пост министра энергетики; новый канцлер, Хью Далтон, отличался вампирской внешностью, верной душой, блестящим умом и катастрофической наивностью; затем его сменит Стаффорд Криппс, сухопарый и до срока состарившийся суровый трибун, все время облизывающий верхнюю губу, словно пытаясь увлажнить свои болезненно аскетичные принципы. Ну и сам Эттли, невысокий и с непроницаемым лицом, чья улыбка могла обезоружить даже самого упрямого противника. Сама эта разноголосица приведет их к славе.

Мир по большей части не изменился: по-прежнему курсировали паровозы и процветали рестораны Lyons’ Corner Houses. Многие товары отпускали в ограниченном количестве, платили за них тяжелыми теплыми монетами. Экономический спад давал о себе знать: 7 миллионов домов оставались без горячей воды. Все тот же старый довоенный мир, только последовательно суженный и ограниченный. Эффект был тем более странен, что государственный сектор страны все разрастался, плодя министерства, департаменты и коробки из красного кирпича, упакованные чиновниками, занятыми расчетами светлого будущего. В 1945 году хотели эмигрировать всего 19 % населения, а весной 1948-го – уже 42 %. Думы всех устремлялись в грядущее – всех, за исключением утонувших в головокружительном настоящем, заполненном джазом и концертами. Остальные озабоченно планировали лучшую жизнь для своих семей и даже для всей нации; многие по-настоящему надеялись, что серьезный настрой умов перевесит фривольность. Однако, как писал Оруэлл, «больше всего все хотят отдохнуть».

Однако кто имел в распоряжении время на отдых? И что могло подсластить этот «отдых»? «Одежда? Не здесь, приятель. Еда? Попробуй у соседей. Топливо? Вроде где-то завалялась канистра. Пиво и табачок? Забудь». Газета Express печатала объявления типа: «Мясо и яйца выключаются на следующей неделе». Термин широко использовали даже в 1950-х. Впрочем, кое-кто имел возможность в любых обстоятельствах все «включить». Речь, разумеется, о спекулянтах, шпрехшталмейстерах преступного мира военного времени. Такой человек, конечно, презренный жадный делец – и его презирают, но в нем все равно нуждаются. Узнать его можно мгновенно: фетровая шляпа, тонкие усики, сутулая поступь. Его предшественники громко нахваливали свой товар в манере уличных коробейников, но сейчас место этого устаревшего метода заняло приглушенное, скользкое конфиденциальное нашептывание. За спиной у спекулянта стоял напарник по выступлению с коробкой товаров в наличии, придавая действу налет респектабельности. В сумерках обитали эти существа – скорее равнодушные к морали, чем лишенные ее.

В детском романе Сесила Дэй-Льюиса «Происшествие в Оттербери» (1948 год), посвященном послевоенным годам, главный злодей Джонни Шарп – как раз спекулянт. Вместе со своим сообщником он объявляет тихую и беспощадную войну двум бандам лихих мальчишек, которые и сами не прочь поживиться. Шарп мягко говорит, плавно двигается и склонен употреблять американизмы. Он обращается к людям «приятель» – вычурная манера, опять-таки характерная для фарцовщика. Впрочем, американское влияние на английскую речь на много поколений переживет спекулянтов.

После войны более четверти работающего населения пришлось возвращаться «во двор» и заново постигать азы гражданской жизни. Военная служба за границей научила мужчин и женщин сражаться, но не подготовила к претензиям нации, в материальном смысле истекающей кровью. Суровость и аскетизм, требования постоянного труда, ожидания жен, мужей и возлюбленных сбивали с толку и пугали. Что случилось с тем процветающим и добродушным народом, который они покинули? Почему вокруг столько разрухи? И куда девались учтивость и вежливость, бережно хранимые в воспоминаниях?

Сокращение «демоб» имело налет пренебрежения, и коннотации у него были не вполне однозначны. С одной стороны, эти мужчины и женщины – герои-победители; с другой – они избежали многих испытаний, выпавших на долю штатских, о чем им частенько напоминали. Многим вернувшимся с войны солдатам довелось услышать брошенное вслед: «Вот кому досталась хорошая война». Некоторые из них, особенно побывавшие в плену, смело могли рассчитывать на сочувствие и уважение. Однако, как бы их ни прославляли, не было ни малейших сомнений, что «демобы» – это лишнее бремя. Женщина, чье детство выпало на эти годы, вспоминала, как вернувшийся с фронта отец жадно проглотил поставленный на стол сыр и затем спросил у ее матери, нет ли добавки. «Нет, дорогой, – ответила она. – Ты только что съел недельную норму на всю семью». После этого «он не произнес ни слова».

С точки зрения возвратившегося солдата проблема часто заключалась в расхождении ожиданий и реальности. «У меня кровь вскипала, – вспоминал один боец, – когда мы обливались потом в джунглях за несколько шиллингов в день. А теперь я начинаю осознавать, до какой степени невозможно существовать на нынешнее штатское жалованье, не говоря уже о довоенных зарплатах. Ценность денег встала с ног на