Багровые ковыли - Виктор Смирнов

Господь, говорят, дал человеку волю. Свободу выбора. Но, в сущности, этой свободы нет: всегда существует нечто, что заставляет нас идти лишь в одну сторону.

– Я останусь с тобой, – твердо сказала Наташа, а в голове мелькнуло: «И мой путь теперь определен. Оставшись сейчас, я уже никогда не смогу вернуться к своим. Пока что меня вели за собой обстоятельства. Но сейчас я сама определяю свою судьбу. И за это надо держать ответ». – Отошли меня на батарею, – добавила она.

– Нет. Батареи завтра не будет, и я не знаю, кто там останется в живых… и останется ли… Ты твердо решила?

– Да.

Барсук не мог скрыть радости, прозвучавшей в его голосе:

– Пойдем, может, я успею отправить тебя в Чаплинку. С конвойцами, они присмотрят за тобой… На лошади-то усидишь?

– И на лошади, и на верблюде, и на осле, – отвечала Наташа с грустью, ощущая, как притихли за стеной герр Питер и фрау Эльза. Они успели привязаться к молодой жене «герра оберста».

Через несколько минут они со скорбными лицами провожали своих постояльцев.

Блюмендорф, беленькие, чистенькие дома которого перекликались со звездным небом, постепенно отступал все дальше в степь. Лошади шли легкой рысью, мягко стуча копытами.

– Дневник! – вдруг спохватилась Наташа. Она оставила свой драгоценный «гроссбух» вместе с остальными вещами в дорожной сумке. Разволновалась.

– Я рано утром еще буду возле Блюмендорфа, – успокоил ее Владислав.

Но рано утром ему пришлось заниматься уже совсем другими делами…

На правобережной стороне шли приготовления к решающему бою. Отряды саперов в темноте принялись спускать по наклонной дороге к воде деревянные понтоны. Громоздкие, просмоленные дощатые посудины скользили вниз на неустанно подкладываемых кругляшах. Саперы молча, без ругани придерживали понтоны канатами.

На волах тащили прямо по пыли крепко сколоченные щиты настила. Но первыми должны были переправиться на лодках отряды добровольцев. Они постепенно спустились вниз и принялись устанавливать на берлинках, шаландах, каюках ручные пулеметы.

Эйдеман, стоя со штабом на круче, под прикрытием разросшихся на краю сада груш, не столько наблюдал, сколько вслушивался в движение тысяч людей. Непрерывно подъезжали ординарцы, вполголоса докладывали о подготовке. Согласно тщательно разработанному боевому приказу, переправу следовало начать в три часа ночи сразу на трех, удаленных друг от друга на несколько верст участках. Белые должны были заметаться, не зная, где сосредоточены главные силы Эйдемана.

Конечно, Слащев мог предположить, что главная переправа будет в самом удобном месте, где она существовала уже сотни лет, – у Каховки. Но в том-то и дело, что основная часть войск накапливалась значительно ниже по реке и, оказавшись на левом берегу, должна была сбить противника у Каховки, в ожидаемом месте прорыва, облегчив наведение и закрепление здесь главной переправы. Сюда Эйдеман нацеливал латышскую дивизию, самую стойкую, если не считать краснорубашечников Блюхера, которые еще не полностью подошли и приберегались для других целей.

За четверть часа до переправы должны были начать артиллерийское подавление противника все тяжелые орудия Правобережной группы, те, которые переправить через реку по шатким понтонам было практически невозможно. Для сорока крупнокалиберных пушек и гаубиц Эйдеман сумел запасти по три боекомплекта снарядов. Даже в лучших для России операциях Великой войны никому не удавалось сосредоточить на столь узком участке подобную огневую мощь.

План этот был тщательно выверен начальником штаба Тринадцатой армии Михаилом Ивановичем Алафузо, специально прибывшим из Екатеринослава. Михаил Иванович был хитроумен, пунктуален и дальновиден.

Среди командиров Правобережья начальник штаба считался стариком, ему уже было за тридцать. Ближайшие родственники Михаила Ивановича, богачи из богачей, владели знаменитыми предприятиями в Казани – швейными, кожевенными и хлопчатобумажными фабриками, объединенными в известное всей России «Торгово-промышленное общество».

Три четверти старой русской армии одевали и обували предприятия Алафузо, и их хозяева загребали деньги с каждым новым военным заказом. К семнадцатому году они из миллионеров вышли в миллиардеры. Все Алафузо работали в «Обществе», стараясь превратить его в мирового поставщика-монополиста. Лишь один из семьи, которому при крещении дали имя Михаил, изменил семейным традициям и ценностям. Закончив Академию Генштаба уже в дни великого октябрьского бунта, в конце семнадцатого года, он перешел к большевикам и после небольшой проверки на низовых штабных должностях получил три красных ромба на рукава (командующий армией). Его называли «крестником Троцкого». Только Лев Давидович, не боясь никого, мог назначить сынка миллиардеров на высшие командные посты в Красной Армии. И «Лев Революции» не прогадал.

Михаил Иванович очень хотел ответить на это доверие дерзкой и блестящей операцией. Он уже отличился, некоторое время командуя Третьей армией в боях против Колчака на Урале и в Сибири. Но там перед ним была уже распадающаяся армия, как трухлявое дерево, источенная изнутри крестьянскими восстаниями.

Здесь же ему противостояли молодые, энергичные, опытные и изобретательные Слащев и Врангель.

Михаил Иванович решил не ограничиваться ближайшей задачей: созданием Каховского тет-де-пона, откуда можно было бы угрожать всему левому флангу врангелевского фронта и выходам к перешейкам. Он рассчитывал на большее – одним внезапным ударом смять слащевцев и в два-три перехода достигнуть Перекопа и Геническа, отрезать всю белую армию от Крыма, от баз снабжения. Окружить и уничтожить.

Это стало бы важнейшей и самой красивой операцией Гражданской войны. Операцией для учебников на долгие годы, может быть, на века. Где и когда еще могли открыться для полководца подобные перспективы!

К Бериславу Михаил Иванович стянул все силы, какие мог, и был твердо уверен, что намного превосходит противника. И все же победить самого Слащева… Какая-то нервная жилка на плотной шее Михаила Ивановича подрагивала, будто о чем-то предупреждала.

По Днепру потянуло ветерком, звезды запрыгали на воде, превратились в росчерки, а затем вновь вернулись на свои места. Чумацкий Шлях[21]лег поперек реки, как ему и положено в этих краях, засветился, будто вынутая из воды рыбацкая сеть.

Лев Генрикович Барсук-Недзвецкий находился у батареи восьмидюймовых гаубиц. Таких стальных чудовищ под Бериславом было шесть штук, и они составляли ядро группы. Неподалеку от пушек застыли звукометрические установки. Они должны были, если не удастся визуально, по дульным всполохам определить расположение единственной тяжелой батареи Слащева. Это было делом трех-четырех минут. И еще минута потребуется для того, чтобы раздавить батарею белых силою четырех десятков стволов.

Затем пушки должны были по исчисленным данным накрыть живую силу и легкие батареи Слащева. Это десять минут. Тем временем первые артразведчики уже переправятся на левый берег, протянут телефонный провод и будут сами оттуда указывать цели. Своей тяжелой ладонью батареи ТАОН прикроют переправу восьмидесяти легких пушек.