Игрок - Иэн Бэнкс

— Я весьма признателен. И обязательно попытаюсь расслабиться. Но перед отъездом в империю мне говорили, что здешние жители будут считать меня уродливым, даже страшным. Ваша доброта безгранична, но я предпочел бы не навязывать себя никому, кто несвободен в своем выборе.

— Вы опять слишком скромны, Жерно Гурдже, — улыбнулся Олос.

Хамин кивнул, затягиваясь из трубки.

— Знаете, господин Гурдже, я слышал, что у вас в Культуре нет законов. Уверен, это преувеличение, но зерно истины тут должно быть, и вы, наверное, можете счесть, что наши законы по количеству и по строгости сильно отличаются от ваших. У нас здесь много правил, и мы стараемся жить по законам Бога, Игры и Империи. Но одно из преимуществ законов состоит в том удовольствии, которое получаешь, нарушая их. Мы не дети, господин Гурдже. — Хамин обвел трубкой сидящих за столом. — Правила и законы существуют лишь потому, что нам нравится делать то, что они запрещают, но, пока большинство людей большую часть времени подчиняются их предписаниям, законы свое дело делают. Слепое подчинение означало бы, что мы, — Хамин хохотнул и указал трубкой на автономника, — всего лишь роботы!

Флер-Имсахо зажужжал чуть громче, но только на мгновение.

Наступила тишина. Гурдже отпил из своего бокала. Олос и Хамин переглянулись.

— Жерно Гурдже, — сказал наконец Олос, перекатывая в руках бокал. — Будем откровенны. Вы для нас помеха. Вы сыграли гораздо лучше, чем мы предполагали. Мы не думали, что нас можно так легко одурачить, но вам это как-то удалось. Я поздравляю вас с удачной хитростью, в чем бы она ни заключалась — то ли ваши наркожелезы, то ли ваша машина, или просто гораздо более длительный опыт игры в азад, чем вы утверждали. Вы превзошли нас, и мы поражены. Мне только жаль, что при этом пострадали невинные люди — например, те зеваки, которых пристрелили вместо вас, и Ло Принест Бермойя. Как вы уже, несомненно, догадались, нам бы не хотелось, чтобы вы продолжали игру. Но поскольку Имперская канцелярия никак не связана с Бюро игр, то напрямую мы ничего не можем сделать. Однако у нас есть предложение.

— Какое же? — Гурдже опять отхлебнул.

— Как я говорил, — Хамин навел черенок своей трубки на Гурдже, — у нас много законов. А потому у нас совершается много преступлений. Некоторые из них сексуального свойства, так? Нет нужды говорить, — продолжал Хамин, — что физиология нашей расы делает нас необычными, можно даже сказать, особо одаренными в этом отношении. Кроме того, в нашем обществе есть возможность контролировать людей. Здесь можно заставить человека, даже не одного, делать то, чего он не желает. Мы можем предложить вам кое-какие впечатления, которые, по вашему же собственному признанию, невозможны в вашем мире. — Старый верховник подался поближе к Гурдже, понизил голос. — Можете вы себе представить чувство, когда несколько женщин и мужчин — даже верховников, если захотите, — исполняют все ваши желания?

Хамин вытряхнул свою трубку, постучав ею о ножку стола, и пепел пролетел над жужжащим Флер-Имсахо. Ректор Кандсева заговорщицки улыбнулся, откинулся к спинке стула и снова набил трубку табаком из маленького кисета.

Олос подался вперед:

— Весь этот остров — ваш, Жерно Гурдже. Можете оставаться здесь, сколько пожелаете. В вашем распоряжении столько людей любого пола, сколько и пока вашей душе угодно.

— Но в этом случае я не участвую в игре.

— Да, вы выходите из игры, — подтвердил Олос.

Хамин кивнул:

— Подобные случаи уже были.

— Весь остров?

Гурдже демонстративно оглядел мягко освещенный висячий сад. Появилась группа танцоров — гибкие, почти обнаженные мужчины, женщины и верховники поднялись по ступенькам на небольшую сцену, расположенную за музыкантами.

— Весь, — сказал Олос. — Остров, дом, слуги, танцоры — всё и все.

Гурдже кивнул, но ничего не сказал. Хамин снова зажег трубку.

— Даже оркестр, — сказал он, откашлявшись. Он махнул в сторону музыкантов. — Что вы думаете об инструментах, мистер Гурдже? Сладкая музыка, правда?

— Очень приятная. — Гурдже отпил немного из бокала, глядя, как танцоры выстраиваются на сцене.

— Но вы даже здесь кое-чего недопонимаете, — сообщил Хамин. — Видите ли, нам доставляет огромное удовольствие знать, какой ценой досталась эта музыка. Видите слева этот инструмент, у которого восемь стальных струн?

Гурдже кивнул. Хамин продолжил:

— Могу сообщить вам, что каждой из этих струн был удавлен человек. А эту белую трубу видите сзади — на которой играет мужчина?

— Похоже на кость?

Хамин рассмеялся.

— Бедренная кость женщины, изъятая без анестезии.

— Естественно, — сказал Гурдже и взял несколько сладких орешков из блюда на столе. — Их получают парами или у вас много одноногих женщин — музыкальных критиков?

Хамин улыбнулся.

— Видите? — обратился он к Олосу. — Он в этом разбирается. — Старый верховник снова показал на танцоров, которые уже выстроились, готовые начать представление. — Барабаны изготовлены из человеческой кожи, и теперь вы понимаете, почему каждый комплект называется «семейным». Горизонтальный ударный инструмент сделан из фаланговых костей и… тут есть и другие, но вы теперь можете понять, почему эта музыка звучит так… драгоценно для тех из нас, кто знает, что потребовалось для ее создания?

— О да, — сказал Гурдже.

Начался танец. Танцоры, гибкие, умелые, почти сразу поразили его. На некоторых, наверно, были антигравитационные системы, потому что они передвигались по воздуху, как громадные, прозрачные и медленные птицы.

— Хорошо, — кивнул Хамин. — Как видите, в империи можно занимать разное положение. Кто-то — игрок, а на ком-то… играют. — Хамин улыбнулся этой игре слов на эаском; впрочем, на марейне она отчасти сохранялась.

Гурдже несколько мгновений наблюдал за танцорами, потом, не отрывая от них взгляда, сказал:

— Я буду играть, ректор. На Эхронедале. — Он принялся в такт музыке постукивать одним из колец по бокалу.

Хамин вздохнул.

— Ну что ж, Жерно Гурдже, должен вам сказать, что мы обеспокоены. — Он снова затянулся своей трубкой, скосив глаза в чашечку, мерцавшую красным. — Обеспокоены тем воздействием, которое ваши дальнейшие победы могут оказать на нравственность нашего народа. Здесь так много простых людей, и наш долг — ограждать их иногда от грубой реальности. А какая реальность может быть хуже осознания того, что большинство твоих близких легковерны, глупы и жестоки? Они не поймут, если чужак, инопланетянин, придет в их мир и будет одерживать победы в святой игре. Мы здесь, то есть те из нас, кто служит при дворе и в колледжах, может, и не столь озабочены этим, но мы должны думать о простолюдинах… я бы даже сказал, об умственно невинных людях, мистер Гурдже, и то, что приходится для этого делать, то, за что мы иногда берем на себя ответственность, не всегда нам нравится. Но мы знаем свой долг и исполним его — ради них и ради нашего императора.