Сильнее смерти - Джон Голсуорси

- А! И я так думаю!

Ни она, ни он не знали, что думал каждый об этом раньше.

Джип пробормотала:

La vie est vaine

Un peu d'amour.

Un peu de haine

Et puis bonjour {*}.

{* Жизнь - пустое дело: немного любви, немного ненависти - и вот уже конец! (франц.).}

Уинтон не то фыркнул, не то засмеялся.

- А то, что называют "богом", - что это такое в конце концов? Просто то лучшее, что человек может извлечь из себя, и ничего больше - насколько я в состоянии судить. Невозможно вообразить больше того, чем ты можешь вообразить. Но одно меня всегда ставило в тупик, Джип. Всю жизнь мое сердце принадлежало одной женщине. Наступает смерть, и ты уходишь! Зачем же я любил, если мы уже никогда больше не встретимся!

- Может быть, любить кого-либо или что-либо всем сердцем - это и есть главное в жизни?

Уинтон посмотрел на нее.

- Да-а-а, - протянул он, наконец, - я часто думаю, что верующие простачки откладывают деньги, чтобы поставить на лошадь, которая никогда не побежит. Возьми этих йогов в Индии: сидят себе, и весь мир может полететь к черту, а им нипочем, они надеются, что им будет лучше в царстве божьем. Ну, а если оно не наступит?

Взяв его под руку, она крепко прижалась к нему.

- Нет, отец, мы с тобой уйдем из жизни туда, где ветер, солнце, деревья, вода - как Прокрида на моей картине.

Брайан Саммерхэй сел в ночной экспресс из Эдинбурга с двойственным чувством - печали о девушке, которую он оставил, и тоски по женщине, к которой возвращался. Как могли одновременно жить в его сердце и та и другая? Но, лежа на вагонной полке, он с приятной легкостью вспоминал о Диане, протягивающей ему чашку чая и поглядывающей на него с насмешливой улыбкой, пока он перелистывает страницы ее нот; и тут же в следующую минуту уносился мыслью к Джип, весь охваченный желанием обнять ее, услышать ее голос, глядеть в ее глаза, прижаться губами к ее губам; он знал, что такой любви, такой дружбы, насыщающих душу и тело, он не найдет нигде. И все-таки в глубине сердца притаилась легкая тоска и по той рыжеволосой девушке.

Утомленный этим странным колебанием чувств, он заснул и видел сны-какие человек может только видеть в поезде; потом на какой-то станции проснулся от удивительной тишины, снова проспал, как ему показалось, несколько часов и опять проснулся на той же станции; и опять заснул, пока, наконец, не очнулся в Уилсдэне при ярком свете дня. У него было теперь только одно страстное желание - увидеть Джип! Садясь в такси, он улыбался, радуясь даже лондонскому утреннему туману.

Она стояла в дальнем углу комнаты гостиницы, смертельно бледная, дрожащая с головы до ног; и когда он крепко обнял ее, она глубоко и прерывисто вздохнула и закрыла глаза. Прижимая губы к ее губам, он чувствовал, что она почти в обмороке; да и сам он тоже не сознавал ничего, кроме этого поцелуя.

Наутро они уехали за границу, в маленькое местечко, недалеко от Фекана, в Нормандии. Здесь, в деревне, все было огромных размеров - люди, животные, неогороженные поля, дворы ферм, осененные огромными деревьями, небо, мюре, даже черника. Джип была счастлива. Но дважды приходили письма с шотландскими марками, написанные тем самым, хорошо памятным ей почерком. В темноте призрак всегда кажется огромным, в тумане - особенно реальным. Ревность коренится не в разуме, а в натуре человека, любящего со всей силой отчаяния и в то же время полного гордости. Ревность вырастает из скептицизма. Если бы гордость даже позволила ей расспрашивать его - что толку? Она все равно не поверила бы его ответам. Конечно, он сказал бы - возможно, только из жалости, - что никогда не позволял себе и думать о другой женщине... Но, в конце концов, может быть, все это - только ее воображение? Было ведь немало часов за эти три недели, проведенных вместе, когда она чувствовала, что он действительно любит ее, и была счастлива.

Они вернулись в Красный дом в начале октября. Маленькая Джип теперь была уже законченной наездницей. Под руководством старого Петтенса она ездила верхом к "пустоши". Ее крепкие, загорелые ножки словно врастали в бока мышастого пони, смуглое личико было полно возбуждения, черные глаза смотрели прямо вперед, она красиво держалась в седле, короткие кудри рассыпались по маленькой стройной спине. Она пожелала ездить на прогулки вместе с дедом, мамой и Бэрайном. И первые дни после их приезда ушли на то, чтобы выполнить это ее новое желание. Потом началась судебная сессия, и Джип ничего не оставалось, как снова делить Саммерхэя с его второй жизнью.

Старый скоч-терьер Оссиан лежал на дорожке, освещенной бледным ноябрьским солнцем. Он лежал здесь все утро, с той самой минуты, как его хозяин уехал ранним поездом. Оссиану шел уже шестнадцатый год. Он был глух и невесел, и каждый раз, когда Саммерхэй уезжал, его глаза словно говорили: "Кончится тем, что мы расстанемся навсегда!" Остальные славные люди, которые жили в этом доме, не заменяли ему того, с кем, он чувствовал, ему уже недолго осталось быть вместе. Он с трудом переносил появление во дворе каждого чужого. Джип увидела из окна, как Оссиан выгнул спину и заворчал на почтальона. Опасаясь за его икры, она поспешно сбежала вниз.

Конверт, надписанный все тем же страшным для нее почерком и помеченный "весьма срочно", был переслан сюда с места работы Саммерхэя. Она поднесла письмо к носу. Аромат-чего? Машинально потрогав ногтями край конверта, она тут же положила его на место - слишком уж хотелось ей его вскрыть. Внезапно у нее мелькнула мысль: "А что если я прочту и в нем ничего особенного не окажется?" Пришел бы конец ее ревнивым опасениям, всему тому, что причиняло ей столько огорчений в последние месяцы. Ну, а если там все-таки что-то есть? Тогда она сразу утратит веру и в него и в себя, утратит его любовь, уважение к себе. Может быть, отвезти ему это письмо? Если выехать трехчасовым поездом, она будет на месте в начале шестого. Еще есть время дойти до станции. Она побежала наверх. Маленькая Джип сидела на верхней ступеньке и рассматривала книгу с картинками.

- Я уезжаю в Лондон, деточка. Скажи Бетти, что я вернусь вечером, а возможно, и останусь в городе. Поцелуй меня хорошенько.

Маленькая Джип исполнила ее просьбу.

- Я хочу посмотреть, как ты надеваешь шляпу, ма!

Надевая шляпу и пальто, Джип думала: "Я не возьму с собой сумки. Я ведь всегда могу заехать на Бэристрит". Она сбежала вниз, схватила письмо и поспешно зашагала к станции.

В поезде она вытащила письмо. Как она ненавидит этот почерк, ненавидит за тот страх, который он вселял в нее в прошедшие месяцы! Если бы эта девушка знала, сколько тоски и страданий она причинила, перестала бы она писать? Джип попыталась вызвать в памяти лицо, которое видела только одну минуту, голос, услышанный только один раз, - голос человека, привыкшего добиваться своего. Нет! Это только побудило бы ее продолжать игру. Честную игру против женщины, не имеющей на него никакого права, кроме любви. Слава богу, она не отняла его ни у какой женщины - разве что у этой девушки! За все эти годы она не узнала ни одного его секрета... Джип стала у окна пустого купе. Вот и река, а вот - ну, конечно! - та самая заводь, возле которой он умолял ее уйти к нему навсегда. Как все изменилось - голые, унылые деревья, бледно-серое небо!