Последний венецианский дож. Итальянское Движение в лицах - Лев Мечников

Пули свистали изрядно и большая часть их была направлена к небольшому холму, откуда Гарибальди, которого весьма легко отличить во всякой толпе, отдавал свои приказания… Менотти, однако, не долго выдержал предписанную ему пассивную роль. Потеряв в первую же минуту нескольких солдат и офицеров и будучи сам уже ранен, он приказал своему батальону стрелять по передовой цепи берсальеров. Две роты его батальона, одна под начальством молодого князя Нишеми, другая поручика Риччи, брата убитого утром капитана, после первого залпа бросились в штыки на берсальеров и заставили их отступить… В то же самое время батальон Ди Бенедетто с успехом открыл в свою очередь батальный огонь, когда разнеслась печальная весть: «Гарибальди ранен».

И действительно: он ни за что не хотел сойти с возвышения, с которого мог сам видеть всю свою линию и быть виденным всеми. В первые же минуты стрельбы он был контужен рикошетной пулей в левое бедро, но не обратил никакого внимания на это, как вдруг почувствовал сильную боль в щиколотке правой ноги. Ступая машинально несколько шагов вперед, он упал на землю, и махая шляпой, громко прокричал, и несколько раз, Viva VItalia.

Напрасно офицеры уговаривали его позволить перенести себя в безопасное место; адъютант его Турилло-Малато[284], Каироли и прибежавший майор Бидискини почти насильно взяли его на руки и понесли. По настоятельным требованиям раненного, они должны были положить его у опушки леса. Полулежа на земле, Гарибальди попросил у одного из ближе стоявших фляжку и носовой платок и принялся сам лечить и перевязывать свою рану, не переставая приказывать, чтобы трубили сигнал отбою и чтобы огонь со стороны волонтеров был немедленно прекращен.

Батальон Менотти, выйдя уже далеко вперед, услышал сигнал отбою. Не зная, что делать, волонтеры остановились перед самым лицом неприятеля, т. е. итальянскими же берсальерами, и прокричали: Viva VItalia! Viva Vittorio Emanuele at Campidoglio[285]. Берсальеры, вскинув за плечи свои штуцера, отвечали им дружным Viva Garibaldi!

Перестрелка замолчала и регулярные солдаты и волонтеры в дружном согласии всходили на верх холма Форестале…

Закончу выпиской из записок Мауриджи, так как последующая сцена, мне кажется, выиграет в рассказе очевидца.

«Более 400 волонтеров теснились вокруг дерева, под которым лежал дорогой им раненный, очень довольный тем, что сражение кончилось и уже не повторится.

Некоторые офицеры и солдаты регулярного войска стояли тут же, робко поглядывали на него, или с невольным страхом человека, сознающего свою сильную вину и надеющегося, что случай может ослабить его последствия, спрашивали у каждого о состоянии генерала.

В это время подъехал верхом поручик регулярного штаба. Он протискался сквозь толпу и, не знаю, по глупости ли или из наглости, не слезая с лошади и не кланяясь, подъехал к Гарибальди, требуя, чтобы он сдался.

Гарибальди не расслышал его слов, но верно по нахальному виду поручика угадал, в чем дело. Он спросил: кто это? Ему отвечали: парламентер. Тогда он сказал: пусть же он отдаст свою саблю, потому что в таком виде парламентеры не являются ни в какой войне… Несколько минут спустя, пришел сам полковник Паллавичино и своим вежливым обращением вполне загладил грубость и невежество своего посланного. Он подходя снял шапку и, став на одно колено перед раненым героем, в очень искренних выражениях высказал всю горесть, ощущаемую им в эту минуту его первого с ним знакомства. Потом он сказал, что не может предложить никаких условий, и что убежден, что Гарибальди в избежание дальнейших междоусобий согласится признать себя и своих военнопленными, тем более, что он, Паллавичино, убежден, что правительство немедленно распустит его волонтеров по домам. Сам же Гарибальди с выбранными им 12 офицерами его главного штаба, сохранив оружие свое, должны отправиться в ближайший морской порт и подождать, пока Паллавичино получит разрешение от высшего начальства допустить их сесть на английский пароход и плыть куда угодно. Отряд берсальеров должен был следовать за ними во время перевоза, на известном расстоянии.

Генерал обратился к окружавшим его офицерам и спросил их, как думают они: согласятся ли гарибальдийцы на это условие? Печальное молчание было ему утвердительным ответом. Тогда он, поручив раненых и дезертиров честности полковника Паллавичино, приказал немедленно собираться в путь.

Промыслив кое-как плохие носилки и положив на них Гарибальди, мы шли по трудной дороге, ведущей в Шиллу, и остановились ночевать на ферме, называемой Marchesina. В домике пастуха Винченцо, старого знакомого Гарибальди, мы сделали ему постель из наших шинелей, а сами улеглись под открытым небом в одну из тех холодных ночей, которые в этой части Апеннин неизбежно следуют за жаркими осенними днями.

Наутро приближенные к генералу офицеры, потерявшие накануне свои кошельки, попросили у меня взаймы два франка, чтобы купить хлеба. А в очень многих журналах и даже в рапорте полковника Паллавичино было говорено о какой-то раздаче денег между гарибальдийскими офицерами ночью на вилле Marchesinal

Оттуда мы шли почти 4 часа до Шиллы. Город имел странный вид; женщины в трауре приветствовали раненого из окон и с балконов.

Полковник Паллавичино, прибывши сюда раньше нас, встретил Гарибальди и на этот раз очень вежливо и объявил ему, что, вследствие приказания правительства, должен отправить его на военный пароход “Duca di Genova”, нарочно присланный в Шиллу из Мессины. Какой-то гражданин пригласил Гарибальди остановиться у него, но генерал пожелал тотчас же отправиться на пароход.

Позволено ему было взять с собою уже только 10 офицеров; он выбрал тех, к которым был больше других привязан и тех, которые всего больше изъявляли желание остаться с ним…

Несколько минуть спустя, его перенесли на походной постели на пароход…»[286]

[Леон Бранди]

Ливорно

19/6 ноября 1862 г.[287]

I

В лице только что сошедшего в могилу первого итальянского короля воплощался целый последний акт недавно разыгранной на наших глазах драмы национального объединения и освобождения Италии. В Викторе-Эммануиле увенчалась в Квиринале[288] вековая идея, обильно политая кровью бесчисленного множества мучеников, – идея, обладанием которой разрозненная, истерзанная Италия была действительно сильна в самые тяжкие годины своего исторического существования.