Ничего святого - Александр Зорич

Кримхильда не успела вклиниться в разговор. Она только тихонько вздохнула, набирая воздуху для разгона, а Гунтер в свою очередь только-только приоткрыл рот, как внизу заголосил квестор:

– Эй, парень, стой, куда?! Вернись сейчас же!

Зигфрид обернулся.

Вверх по ступенькам прохода бежал невысокий оборванец. На нем были ужасные браки (при произношении на кельтский манер – «брюки»), то есть штаны самого грубого, подлинно варварского покроя. Обувью его босые пятки пренебрегали, а его рубахой можно было мыть полы. Грязнее от этого она бы не стала.

В зубах оборванец тащил волчью шкуру. Наверняка из тех, что выдавались напрокат, иначе зачем квестор, поудобней перехватив свою дубинку, бросился за парнем вверх по ступенькам?

Встопорщенная шерсть и замятая складка шкуры закрывали воришке пол-лица. Зигфрид его не признал, но ему почудилось, что он уже встречал этого дикаря раньше.

Королевич мгновенно оказался в проходе, перепрыгнул одним махом через три ступени и загородил беглецу дорогу. При этом ножны вместе с увесистым Бальмунгом больно ударили его по икре и, отскочив от ступеней, очень неудачно впутались между ногами. Не будь телесное внимание Зигфрида вышколено Альбрихом, при следующем же шаге он потерял бы равновесие и покатился по ступеням, ломая себе руки-ноги.

А так Зигфрид просто не сделал следующего шага. Да он был и не нужен: похититель волчьей шкуры влетел прямо в него.

Схватив его за локоть, королевич одновременно с этим отвел ножны в сторону, спустился на ступеньку ниже и выставил вперед свободную руку, охлаждая воинственный пыл квестора.

– Отойдите, господин! – строго сказал квестор. – Он пытался украсть наше имущество!

В ближайших рядах угрожающе зажужжали, выказывая квестору всемерную моральную поддержку.

– Я думаю, он просто пошутил, – великодушно предположил Зигфрид. – Вы не будете возражать, если я заплачу за шкуру?

Квестор был парень не промах. Соображал он быстро, и притом в пользу зримых экономических выгод, а не абстрактной юридической истины.

– Дв… три солида! Иначе считайте, что я не понял шутки.

– Три солида это, если не ошибаюсь, в шестьдесят раз больше, чем один сестерций.

– У этой шкуры такая прокатная цена. И еще потребуется залог. Ваш меч.

В спину Зигфриду сейчас пялился весь бургундский павильон. В том числе и Кримхильда. Иначе королевич уже задался бы вопросом: а зачем, собственно, он спасает от взбучки малосимпатичного пройдоху? Все-таки три солида были большими деньгами, а без Бальмунга, неотъемлемого атрибута его высокого происхождения, он будет чувствовать себя на людях как щеголиха без маникюра.

– Извольте.

Чтобы расплатиться и отстегнуть Бальмунг, Зигфрид отпустил локоть своего пленника. Он полагал, что после разрешения конфликта тот никуда не побежит, а, наоборот, начнет бурно выражать радость, целовать ему руки, а может, и буты. Тогда он повыкобенивается чуток, соберет сливки общественного внимания, а затем громко изречет: «Иди же и впредь не воруй!» Или нечто в таком духе.

Но сантименты дикарю были чужды.

Издав глухой вой сквозь волчью шкуру – а оплаченный золотом Зигфрида трофей он по-прежнему держал в зубах, – бесноватый вприпрыжку полетел к бургундскому павильону.

Зигфрид, рассчитавшись с квестором и вручив ему Бальмунг, собрался нагнать дикаря и оттаскать за ухо, но жрец ипподромной законности придержал королевича за запястье.

– Отметочка, господин, – деловито пробормотал он, извлекая уголек из своего канцелярского короба.

– Какая еще отметочка?

– О залоге, разумеется. – Квестор обиженно-удивленно вздернул брови.

– Я вас запомнил.

– Вы-то запомнили. А вот я вас могу забыть. Как имя вашего меча?

– Бальмунг.

– Великолепно!

Уголек квестора щекотливо затанцевал по Зигфридовой ладони.

– Отметочку поберегите. До конца представления. – Квестор квазилюбезно улыбнулся, откланялся и, перебросив перевязь Бальмунга через плечо, потопал вниз.

«Забудешь ты меня, как же…»

Зигфрид воззрился на результаты бюрократических трудов формалиста. Кое-как складываясь из черных ниточек сажи, зато распространяясь на весь хиромантический ландшафт, на его ладони рисовалось корявое и таинственное «meki balm».

Ломать голову над содержанием формулы королевичу было недосуг. Зигфрид поискал взглядом бесноватого. Но того и след простыл.

Деваться с верхотуры было некуда. Единственным местом, где можно было укрыться от глаз, представлялись недра бургундского павильона. И точно – оттуда выпорхнули первые ласточки скандала.

– Но зачем вы это сделали?! – раздавалось наверху. – Постеснялись бы людей!

Голос принадлежал, похоже, пресвитеру Германариху.

– Я давно вам говорил, что его надо крестить, крестить и еще раз крестить! – Это епископ.

– Три раза вроде не крестят! – Кто-то из сопалатников.

– Да что вы от него хотите? У него же отец – ульфхедин! А кем будет сын ульфхедина? Злостным этим самым хином! – Кажется, снова Германарих.

– А по-моему забавно, – сказала вдруг Ильдико. – И шкура кстати. Мне с самого утра зябко.

Она обладала необычным голоском, эта Ильдико. Не скажешь, громким или пронзительным, но интонированным так, будто Ильдико всегда и везде была уверена, что стоит ей открыть рот – и все вокруг начнут слушать ее и только ее. Любопытно: благодаря этой вокальной уверенности ее реплики обычно и впрямь достигали адресатов.

Но что бы там ни говорила Ильдико, право вынесения вердикта принадлежало, разумеется, королю.

– Данкварт, вы позорище. Что за вид, что за лохмотья?.. Имейте в виду, Данкварт: не будь мы столь многим обязаны вашему отцу, я, пожалуй… Хм… пожалуй, я… не стал бы терпеть вашего присутствия в Вормсе. А теперь ступайте. Здесь и без вас тесно.

«Balm» означает «Бальмунг», а meki… meki… это по-готски «меч»!» – некстати осенило Зигфрида, когда он во второй раз за последние три минуты столкнулся с Данквартом нос к носу.

– Послушай, в самом деле, зачем ты это сделал? – спросил Зигфрид вполголоса.

Справа от них только что уселись какие-то степенные господа в тогах, ни дать ни взять римляне. Слева, ближе к проходу, – купеческое семейство: отец, мать, три взрослые девицы и два хилых юноши. И слева, и справа говорили на латыни.

Зигфрид начал стесняться своего варварского наречия. Не говоря уже о жуткой внешности Данкварта, который вызвался исполнить при обиженном королевиче роль комментатора ристаний и гида по ипподромным достопримечательностям.

– А что я сделал? – с вызовом переспросил Данкварт. – Я всего лишь взял у квестора то, что ему не принадлежит, и хотел сделать приятное Ильдико. Но тут подвернулся ты.