Копье Милосердия - Виталий Гладкий

Дописав последние строки, Николай Радзивилл устало откинулся на спинку стула. «Излишняя роскошь двора погубит османов, — продумал он не без некоторого удовлетворения; этот вывод явился плодом долгих раздумий. Тем более что у двух монстров — Англии и Московии — уже выросли зубы изрядной величины. Не говоря уже про Австрию и Речь Посполитую. М-да… К сожалению, Речи Посполитой мало что достанется, когда придет время делить столь лакомый кусок, коим, несомненно, являются земли Османской империи. Увы, Стефан Баторий не вечен, а другому королю с шляхтой не совладать. Боюсь, что внутренние распри до добра Речь Посполитую не доведут…».

Стук в дверь слился с воплем муэдзина и князь, нервно вздрогнув, разразился проклятиями:

— …Пся крев! — взревел он как на поле боя, закончив длительную тираду. — Я дал наказ не беспокоить меня до обеда!

— Ваша мосць… — Ян Кмитич робко просунул голову в дверь. — Прошу прощения, но вы сами приказали…

— Что я приказал?!

— Как только прибудет нужный вам человек, доставить его к вашей светлости немедленно, в любое время дня и ночи.

— Он… прибыл?!

— Московит привел. Они ждут аудиенции в кофейне возле фонтана.

— Зови! — приказал Радзивилл, вскакивая со стула. — Немедленно ко мне! Нет, постой! — опомнился он, сообразив, что шлафрок, который на нем, не лучшее одеяние для приема столь долгожданного посланца. — Мою парадную одежду!

Когда пират вошел в комнату князя (московита Ян Кмитич без особых церемоний оставил допивать кахву, чем здорово его обидел), Радзивилл разоделся как король; только короны не хватало. Он красовался в длинном приталенном жупане из очень дорогой персидской материи фиолетового цвета со стоячим воротником, застегнутом до талии на ряд часто посаженных золотых пуговиц. Пояс князя представлял собой широкую и длинную, специально вытканную полосу с красивым мелким рисунком; замысловатый орнамент и немалой цены материал пояса свидетельствовали о высоком ранге его обладателя, тем более что в ткань вплели нити тюркского золота. Пояс имел застежки из чеканного серебра и специальные карабины, к которым крепилась карабела в очень дорогих ножнах с рукоятью, представлявшей собой настоящее произведение ювелирного искусства.

Поверх жупана Радзивилл надел темно-синюю делию из венецианского бархата, похожую на венгерский ментик. Ее воротник был оторочен соболем, а в золотые фигурные застежки искусный ювелир вмонтировал большие рубины. Узкие шаровары из турского узорчатого шелка были заправлены в высокие красные сапоги, а на голове князя красовалась рогатывка — шапочка с отворотом, разрезанным над лбом. Ее сделали из соболиного меха и украсили пышным султаном из перьев и драгоценной пряжкой с большим бриллиантом.

Когда пират увидел все это великолепие, он окончательно убедился, что он на верном пути и что все пока идет, как должно. Все то время, что морской разбойник провел в носилках, его терзали сомнения и подозрения. Тем более что лисья физиономия Ваньки не внушала ему никакого доверия.

Но теперь он понял, что перед ним человек, занимающий в своей стране высокое положение, а значит, богат, знатен и не станет прибегать к примитивному обману. Поэтому пират, вспомнив этикет, которому обучался в детстве и который ему вбивали розгами в мягкое место из-за строптивого характера, низко поклонился и расшаркался. При этом он невольно пожалел, что на голове у него чалма, а не шляпа, чтобы эффект от реверанса получился на загляденье.

— Шевалье де Гурж, — представился пират, приятно улыбаясь.

— Князь Николай Христофор Радзивилл, — ответил ему Сиротка и тоже изобразил поклон — не очень низкий (скорее благосклонный кивок), как раз соответствующий его высокому статусу.

У де Гуржа вытянулось лицо — фамилия баснословно богатых магнатов Радзивиллов была в Европе на слуху. Тем более во Франции, на родине пирата. Знал он и кто таков князь Николай Радзивилл, а также какую должность занимает при дворе короля Речи Посполитой Стефана Батория — шевалье де Гурж в последнее время живо интересовался европейской политикой.

Франция во второй половине шестнадцатого века была ослаблена внутренними смутами и гугенотскими войнами, Париж сотрясали восстания, и династия Валуа доживала свои последние годы. Кризис следовал за кризисом, поэтому из морской войны за колонии, в которой французские пираты принимали самое активное участие, Франция временно вышла. Конечно, флибустьеры, «свободные мореплаватели» (так называли себя французские пираты с Тортуги), продолжали борьбу, они не исчезли из региона Карибского моря, но масштабы этой войны уже не были столь значительными, как раньше. А некоторые из них — такие, как шевалье де Гурж — и вовсе переместились поближе к Испании, в том числе и в район Средиземного моря.

— О! — воскликнул де Гурж и еще раз поклонился. — Для меня большая часть, что вы удостоили меня аудиенции. Быть принятым великим маршалком литовским — что еще может желать такой морской бродяга, как я?

— Позвольте поинтересоваться, шевалье, уж не тот ли вы храбрец-капер де Гурж, который потопил испанскую эскадру под командованием адмирала дона Педро Менандеса? — не удержавшись, воскликнул Радзивилл, блеснув своей хорошей памятью и эрудицией; он вдруг вспомнил, где и когда слышал эту фамилию.

Когда князь в отрочестве посещал Францию, весь Париж гудел, обсуждая рейд бравого гасконца де Гуржа. В 1562 году французские гугеноты основали французское поселение Форт Каролина во Флориде. Испанцам не понравилась подобная самодеятельность французов, и адмирал флота Испании дон Педро Менандес напал на французскую колонию. На ее месте он основал испанский форт, а всех французов перевешал на деревьях, прибив надпись: «Повешены не как французы, а как еретики».

Таким образом, дон Педро намеревался навсегда отбить охоту у французов основывать свои поселения по соседству с колониями его католического величества короля Испании. Однако жестокость не только не остановила французов, а наоборот, возбудила в них чувство мести. Капитан де Гурж во главе военной эскадры появился у берегов Флориды и, в свою очередь, сжег испанский форт. Пленных он, как и дон Педро, брать не стал. Всех захваченных испанцев де Гурж повесил и тоже оставил надпись: «Повешены не как католики и испанцы, а как бандиты и убийцы».

— Вы чересчур лестно отозвались о столь незначительном эпизоде моей биографии, — с напускной скромностью ответил де Гурж.

— Поверьте, я очень рад принимать такого героя, как вы, — несколько выспренно сказал князь.

Слово «герой» в ситуации с де Гуржем оказалось несколько неуместным, и Радзивилл понял, что немного сфальшивил, поэтому тут же перевел разговор на другую тему:

— Однако этот ваш наряд, шевалье… Вы приняли ислам?

Де Гурж непринужденно рассмеялся, он уже вполне освоился с обстановкой.

— Отнюдь, — ответил он. — Но султан с гораздо большей благосклонностью принимает алжирских пиратов, нежели честных христиан. Поэтому мне пришлось прибегнуть к маскировке, что оказалось совсем не трудно. В моей команде и раньше были уроженцы Алжира. Перебравшись поближе к Европе, я набрал в экипаж еще несколько берберийцев, которые отличаются большой храбростью и нечувствительностью к боли, и ни одна сторожевая галера османов не заподозрила в нашей посудине ничего необычного. Кроме того, среди алжирских пиратов (в том числе и капитанов) есть европейцы, принявшие ислам. Так что я вполне сошел за своего.