Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

Камеры для знати пустовали. Внутри царила относительная чистота, пол устилали соломенные циновки – не хуже тех, что лежали у нас дома.

– Что это за бочки? – спросил я. – С водой?

Действительно, в камерах стояли бочки из еловых досок.

– Тузлук[1], - объяснил господин Симидзу. – Тузлук для засолки овощей или рыбы. Заключенные протирают им пол и стены во избежание заразы. Случается, они лечат тузлуком свои язвы.

Бочки меня не интересовали. Но я должен был поддерживать разговор.

– В этих камерах, – мы прошли дальше, – содержатся чиновники средних и низших рангов, монахи и самураи. Сами видите, циновки здесь попроще. Такие кладут в кухнях и подсобных помещениях. Женская камера во втором отделении выглядит точно так же. Женщины вровень с чиновничеством! Смешно, не правда ли?

Я вежливо улыбнулся.

– Здесь дожидаются приговора горожане и бродяги. Здесь – крестьяне, приехавшие в Акаяму на заработки и подозреваемые в преступлении…

Те камеры, что предназначались для бродяг и крестьян, выглядели, мягко говоря, не лучшим образом. Циновки в них отсутствовали, хотя господин Симидзу заметил, что ремесленникам и торговцам полагается одна циновка на восемнадцать человек. Бочка подтекала, соляной раствор впитывался в земляной пол. У дверей располагался тесный чуланчик с отверстием в полу – для естественных надобностей.

Все камеры, и ближние, и дальние, пустовали.

– Где же люди? – спросил я. – Масато-сан, в Акаяме что, закончились преступники?

Он расхохотался:

– Рэйден-сан, это зрелище не из приятных. Узнав о вашем намерении посетить тюрьму, я велел перевести всех заключенных во второе и третье отделение. После вашего ухода их вернут по местам. В принципе, я должен содержать арестантов разных категорий в разных отделениях. Но мы – не Эдо, у нас банально не хватает места. Поэтому я обустроил в каждом из трех отделений камеры разного типа. Вынужденная мера, понимаете?

Я кивнул.

– Я, конечно, готов показать вам камеры, переполненные всякими мерзавцами, – господин Симидзу взмахнул веером, отгоняя вонь. – Здесь еще ничего, представляете! Там же дышать можно разве что через тряпку. Итак, вы настаиваете?

– Нет, увольте. Все, что я хочу знать, это в какой камере содержали Ловкача Тибу. В той, что для монахов и самураев? Или он сидел вместе с горожанами? Вряд ли вы бросили его к крестьянам…

Господин Симидзу повернул обратно. Я последовал за ним.

– Сперва, – заметил мой сопровождающий, – я действительно намеревался посадить Ямаситу Тибу, прозванного Ловкачом, в камеру для самураев. Происхождение вора давало мне такую возможность. Но повышенное внимание к этому человеку со стороны властей… Вы понимаете меня? В камерах случается разное, вплоть до убийств и фуккацу. Вашей службе это отлично известно. А даже если не убийство? Изувечь Тиба кого-то до приговора, изувечь кто-то Тибу – виноватым в итоге оказался бы я.

Начальник тюрьмы невесело хохотнул:

– В ином случае никто бы и не заинтересовался. В крайнем случае, объявили бы взыскание надзирателю. Но Тиба… Я решил не рисковать. Мы содержали его в подвале, Рэйден-сан. У нас нет камер-одиночек. Подвал для этого – наилучший вариант. Там нет ничего, за чем бы понадобилось заходить, а дверь исключительно крепкая.

Один, отметил я. Без сношений с иными заключенными. Мои догадки, какими бы безумными они ни казались даже мне самому, находили косвенное подтверждение. Впрочем, время для окончательных решений еще не настало.

– Я могу взглянуть на подвал?

– Да, конечно.

У входа обнаружилась неприметная дверь. Мы спустились по каменной лестнице, остановились у двери: прочной, как и заверил господин Симидзу.

– Вот, – он отодвинул засов, распахнул дверь. – Надзиратель заходил сюда с дубинкой наготове. В одной руке пища для арестанта, в другой дубинка. Из докладов я понял, что Тиба вел себя смирно. Никаких происшествий, попыток сбежать. Разве что подкуп…

– С целью побега?

– Что вы! При поступлении в тюрьму заключенных обыскивают. Ножи, огнива, изделия из металла, бумага, шелковая одежда, деньги – все забирается на хранение. Но деньги нужны везде! Кое-кто проносит с собой монеты – я не хочу говорить вам, каким образом, это слишком вульгарно! Надзиратели поставляют в камеры табак, саке, еду, иную мелочь. Цена любого предмета – один мон, сдачи не дают. Иначе, дорогой мой Рэйден-сан, трудно дожить до приговора или отбыть срок, скажем, в пять лет.

– Пять лет?!

– Столько дают за критику правительства.

– Это законно? Я про торговлю.

– Да, – спокойно ответил господин Симидзу. – Тот же закон, который велит нам изымать деньги на хранение, позволяет арестантам приобретать всякие пустяки на сумму не более двухсот мон. Вы удивлены? О, наши законы достойны, чтобы их воспели в стихах! Но оставим опасные темы. Если Тиба пронес какие-то деньги, он мог передать их надзирателю в обмен на маленькие радости. Это все, что я имел в виду.

– Я могу поговорить с тюремщиком, надзиравшим за Тибой?

– Да, конечно.

* * *

– Представьтесь.

– Кодзи, господин. Надзиратель Кодзи.

– Вы следили за содержавшимся в подвале Ямаситой Тибой?

– За Ловкачом-то?

– Да.

– Я, господин. В чем я провинился?

– Отвечайте на мои вопросы. Как вел себя Тиба в заключении?

– Смирно вел, не хуже прочих. Сидел, не дышал.

– В смысле?!

– Тихо сидел, значит. Без происшествий.

– Он покупал у вас еду? Саке? Табак?

– Так ведь разрешено, господин. Платят мало, как без торговлишки жить…

– Отвечайте: да или нет?

– Покупал, господин. Было дело.

– Вы когда-нибудь заходили в подвал ночью? Виделись с Тибой?

– Что вы! Ни разу!

– Это правда?

– Да что мне там ночью делать? Он спит, я сплю… Если не на дежурстве, понятное дело. Тогда он спит, а я ни-ни! Сижу снаружи, в будке…

– Значит, вы виделись только днем?

– Да, господин. И никак иначе.

– Вы свободны.

– Господин начальник, я могу идти?

– Иди, – махнул веером начальник тюрьмы.

Господин Симидзу присутствовал при моей беседе с надзирателем. Я не возражал. Полагаю, потребуй я разговора с Кодзи без свидетелей, и господин Симидзу нашел бы причины оставить мое требование без удовлетворения. Интересно, кого надзиратель боится больше: меня или своего начальника?

Должно быть, начальника.

Страх в глазах Кодзи меня не удивил. Но меня мучило подозрение, что надзиратель о чем-то умалчивает. Уверен, при господине Симидзу я не добьюсь от него признания. К тому же во взгляде тюремщика плескалось много больше страха, чем этого следовало ожидать в сложившейся ситуации. Временами страх переплавлялся в ужас, и тогда Кодзи непроизвольно вздрагивал, облизывая пересохшие губы.