Том 1 - Григорий Анисимович Федосеев

да больно уж ребятишки пошли у нас отчаянные. Куда нам, старикам! — Он отпил из кружки и продолжал: — Прошлую осень в день урожая скачки у нас были в Можарке. Соседние колхозы съехались, лощадями хвалятся, да и было чем, одна другой лучше. Рядом в колхозе жеребец был Черныш, собой не особенно статный, но на бег резвый, во всей округе против него не было коня. Что ни скачки, что ни бег — всё их призы. Так и в тот раз. Как увидели мы Черныша, ну, думаем, — их возьмет. А Цеппелина тогда еще не пускали, ему и двух лет не было. И что же детвора устроила! На хозяйстве у нас в деревне работал Пегашка, воду возил, зерно со склада на конный двор подбрасывал, словом — по-домашнему. А лет этому коню было не меньше двадцати; еще при организации колхоза он был стариком, а в последний год даже линять перестал. И вот перед праздником я заметил, уж больно часто ребята на водопой Пегашку водят, — оказалось, они готовили его к скачкам. Нужно же такое придумать! — и Павел Назарович рассмеялся. — Лошадей запускали версты за три по тракту, а у края деревни, где кончался тракт, натянули ленту. Народу с четырех колхозов съехалось дивно, шутят, спорят, чья лошадь первое место займет. Но вот подняли флаг, и по тракту взвихрилась пыль. Всё ближе, ближе, и наконец показались лошади. Далеко впереди летел Черныш, за ним наш Кудряш, а дальше — все смешалось. Вот уже осталось с полверсты до деревни, а в это время из-за хлебных скирд, что стояли у самой дороги, метров на сто, выскочил впереди Черныша верховой; выровнялся на тракту и давай подгонять лошаденку. Вдруг кто-то крикнул: «Да ведь это Пегашка!», все так и ахнули. Да только узнать его было нельзя; голову вытянул, уши прижал, из кожи лезет, бежит, то и гляди упадает — и дух вон! Откуда у него и прыть взялась! А Черныш уже близко. Народ всполошился: крик, шум. «Давай, давай, Пегашка, нажми еще!..» Детвора следом бежит: тоже кричат за Пегашку. И вижу я, мой внучек на нем сидит, руками и ножонками машет, тужится, вроде помогает ему, а Пегашка — вот-вот рассыплется. Остается три-четыре прыжка Чернышу до ленты, да не поспел, Пегашка на голову раньше пришел. Поднялся спор, большинство за Пегашку: «Ему приз отдать! Пегашка взял!..» — А колхозники, чей был Черныш, разобиделись, вроде за насмешку приняли. И вот, пока спорили да рядились, видим — по улице детвора ведет что-то вроде лошади, через спину перекинута попона, с надписью: «Чемпион Пегашка, победитель Черныша».

Так Пегашку и провели через все собрание. Даже председатель того колхоза, откуда Черныш, после весь день смеялся… А вы говорите — чего я беспокоюсь. Это же такие сорванцы! — закончил рассказ Павел Назарович.

Собираясь на рыбалку, я попросил разбудить меня до рассвета. Однако уснуть сразу не мог. За этим рассказом я увидел постоянство характера Павла Назаровича, его заботу и привязанность к любимому делу. Таежник по натуре, он по-детски привязался к нам, скитальцам, и все мы постоянно ощущали его внимание и заботу. Это была цельная натура — чистая, правдивая, искренняя.

Утром мне нужно было торопиться, чтобы скорее попасть к порогу. На заре таймени неразборчивы в пище, кормятся жадно, что очень кстати рыболову.

Я быстро оделся, плеснул на лицо горсть холодной воды и покинул лагерь. Светало, но долина еще была прикрыта нежной пеленой ночного тумана. Через несколько минут я был у порога.

Я еще не успел наладить спиннинг, как ниже, на стрежне слева, громко плеснула крупная рыба. Еще минута торопливых сборов, и приятный звук катушки прорезал тишину. Первый бросок был неудачен, леска захлестнулась, и блесна, описав в воздухе круг, упала близко возле скалы. А в это время там же, на стрежне, куда именно и хотел я бросить блесну, снова всплеск, второй, третий, и таймень, видимо, поймав добычу, завозился, колыхая плавниками слив.

«Какая досада!» — подумал я, перебегая с края водоема и забрасывая блесну далеко ниже слива. Через минуту я повторил бросок, и шнур, наматываясь на катушку, плавно потянул «Байкал». Вдруг — рывок! Я мгновенно дал тормоз и подсек, но катушка, не повинуясь мне, стала медленно разматываться, а шнур, под напором какой-то тяжести, потянулся влево к стрежню. Вдруг снова рывок, уже более решительный, и я сейчас же увидел, как большая рыба наполовину выбросилась из воды, мотнула головой и пошла ко дну. Этого я больше всего боялся. Дно водоема загромождено крупными обломками пород, что опасно для лески. Даю полный тормоз, но — увы!.. Рыба проявляет страшное упорство. У меня не хватало сил сдерживать нависшую на блесне тяжесть. Рывки усиливались, делались еще более настойчивыми, и, наконец, словно взнузданный конь, рыба метнулась в глубину. От большой нагрузки шнур запел струною. Казалось, вот-вот лопнет дугою согнутое удилище. Завязалась борьба. Напрасны были мои стремления не допустить тайменя до подводных камней. Еще несколько секунд, и я почувствовал, как шнур скользнул по грани чего-то твердого, еще один сильный рывок — и леска освободилась.

— Все! — крикнул я, раздосадованный, и стал наматывать совсем ослабевший шнур. А в это время близко от меня выскочил свечой все тот же таймень. Он перевернулся в воздухе и громко шлепнулся спиной на воду.

Я стоял, словно окаченный холодной водой, не в состоянии еще разобраться в случившемся. Да и когда? Ведь все это произошло буквально в две минуты, с такой быстротой таймень расправился с моей снастью! Рыба ушла с оторванной блесной.

Еще не в силах прийти в себя, я присел на камень. Уже было утро, расползся туман, ни единого облачка не было видно на синеватом куполе неба. Вдруг — всплеск крупной рыбы, и я вскочил.

Куда только я не забрасывал свою вторую металлическую приманку, вооруженную острыми крючками?! Она бессчетное количество раз пересекала водоемы, избороздила сливы, словно волчок, вертелась по стрежню. Сквозь мутноватую воду я видел, как соблазнительно играла блесна, колыхаясь блеском в водоеме. Но ни таймень, ни ленок не брали ее, будто все они покинули водоем или объявили голодовку. А в душе все больше росла досада и на себя, и на сорвавшегося тайменя, и на солнце, что так быстро поднималось в небо.

Я сменил «Байкал» на «ложку» с красным бочком, побросал ее немножко и уже без надежды на успех поднялся к воротам порога.

С вершины правобережной скалы, куда я зашел, был хорошо виден весь порог.