Красное на красном - Вера Камша

Если понадобится, она будет есть хлеб с водой, но из этого дома она и дети не возьмут ничего. Ничего!

Енниоль не обманул, в условленном месте Робера ждали. Гоган-переводчик, двое знатных кагетов — один высокий, веселый и толстый, другой маленький и лысый. Был и почетный эскорт — два десятка седых черноусых красавцев в черном, к седлам которых, несмотря на жару, были приторочены плащи из шкур горных барсов. Робер Эпинэ с некоторой оторопью рассматривал бесстрастные лица, которые показались бы прекрасными, если б не хищно вырезанные ноздри и надменное выражение.

Разумеется, Иноходец знал, что личную гвардию кагетского короля, или, как говорили кагеты, казара, составляют бириссцы, но одно дело галопом прочитать записки нескольких путешественников и совсем другое ехать сквозь строй немигающих темных глаз. Бириссцы презирали всех, даже короля, которому служили. Это был странный народ, издавна повелевавший Саграннскими горами и, к счастью, слишком малочисленный, чтобы двинуться в великий поход.

Побывавший в Кагете монах писал, что бириссцы во многом напоминают морисков, но обитатели Багряных земель готовы уважать чужое мужество и способны признать первенство чужака, если тот докажет его с мечом в руке. Бириссцы считали себя потомками Бога-Барса, и не было заслуги или подвига, которые в их глазах вознесли б равнинного человека до их горной высоты. Эпинэ ехал на встречу с казаром Адгемаром-ло-Вардгевазом и не собирался мериться удалью с его гвардейцами, и все равно чувствовать себя лошадью среди громадных кошек было неуютно.

Иноходец осадил Шада, ожидая, когда с ним заговорят. Высокий прогавкал что-то приветственное и дружелюбное, маленький разулыбался — меж огромных усов сверкнули белоснежные зубы. Кагеты, как и бириссцы, не носили бород, только усы. Сидевший на гнедом муле гоган учтиво поклонился и начал:

— Кагета рада приветствовать блистательного…

— Блистательного? — переспросил Иноходец. — Здесь чужих называют так же, как правнуки Кабиоховы?

— Блистательный простит толмача. Казарон Виссиф сказал, что Кагета цветет при виде гостя.

— Ответьте им, что я тоже цвету при их виде, — заверил Робер. — Только, умоляю, не называйте меня блистательным. Я — Робер, Робер Эпинэ. Кстати, сообщите это хозяевам.

Переводчик довольно долго лаял, переводя взгляд с одного казарона на второго. Ну и язычок, рехнуться можно, уж на что мориски и гоганы странно говорят, но там хоть отдельные слова можно уловить. Робера ужасно злило, что приходится зависеть от переводчика. Не то, чтоб он не верил соплеменнику Енниоля и Мэллит, напротив — дети Гоха казались Иноходцу правдивей и честней того же Хогберда или Клемента, но перевод есть перевод. К тому же без толмача он будет глух и нем.

— Казарон желает процветания твоему дому и многих лет твоим отцу и матери, — перевел гоган.

Отцу? Отец шестой год в могиле, а мать по сути в тюрьме. Именно поэтому он и оказался здесь.

— Мне тяжело говорить, не зная вашего имени.

— Моего? — толмач казался удивленным.

— Да. — Эпинэ потрепал Шада по шее. У кагетов неплохие кони, но с морисками им все равно не сравниться.

— Имя мне Каллиоль сын Жмаоля.

— Каллиоль, прошу вас, скажите им то, что положено в таких случаях.

— Все уже сказано. Вам следует ехать во главе отряда между казаронами. Первого зовут Виссиф-ло-Лаллион из рода Парасксиди, он из нижней Кагеты. Второго — Серон-ло-Гискуляр из рода Шаримлетай, это ближе к Сагранне. Я поеду сразу же за вами, эскорт отстанет на два конских корпуса. До Равиата мы доедем за неделю, так как придется ночевать в замках казаронов. Осмелюсь посоветовать блистательному воздерживаться от приема пищи в дороге, иначе ему будет трудно выдержать вечернее гостеприимство.

— Называйте меня Робер.

— Прошу простить недостойного, трудно забыть то, что знал всегда. Я приду к Роберу, когда он отошлет ночную женщину.

Столкнувшись с затравленным взглядом Эпинэ, гоган пояснил: каждый казарон присылает гостю девятерых красавиц, из которых тот может оставить всех, а может — одну. Не принять ни одной женщины значит нанести смертельную обиду хозяину. Пусть блиста… Пусть Робер не опасается — женщины в замках казаронов здоровы, молоды и красивы.

Как бы ни были красивы кагетки, они не будут красивее Мэллит, но дипломатия есть дипломатия. И потом он не монах, и у него нет ни жены, ни любовницы. Для Мэллит Робер Эпинэ всего лишь друг и подданный ее принца — это даже безнадежней, чем никто, а раз так, он оставит себе всех девятерых, и пусть подданные Адгемара хотят — восхищаются, хотят — лопаются от зависти.

К полуночи произошло то, что Иноходец Эпинэ почитал невозможным — он возненавидел мясо. Робер с нежностью вспоминал эсператистскую развалюху и унылого слугу с миской вареной морковки. Как же он, оказывается, был счастлив и не сознавал этого! А перешедший в ужин обед продолжался, рискуя плавно перетечь в завтрак. Огромный стол ломился от яств, в подавляющем большинстве вкусных, но как же их было много, а проклятый казарон требовал от гостя пробовать все новые кушанья.

Мясо козленка сменялось мясом нерожденного ягненка, затем шли поросятина, телятина, баранина такая, баранина сякая и баранина эдакая. Утки, гуси, куропатки обычные и каменные, голуби, кулики, перепела, зайцы, фазаны, речные и морские твари — все это истекало жиром, издавало неописуемые ароматы и требовало места в желудке.

Собравшись с силами, Робер проглотил кусок какого-то запеченного в адском пламени существа, а хозяин — статный моложавый красавец, приходившийся отдаленным родичем то ли Виссифу-ло-Лаллиону из рода Парасксиди, то ли Серону-ло-Гискуляру из рода Шаримлетай, пролаял новый приказ, и подлец-слуга брякнул перед талигойцем очередное блюдо с мерзко ухмыляющейся рыбиной размером с небольшого дельфина. Робер помянул про себя всех закатных тварей и незаметно ослабил пояс. Когда же конец?! Спросить толмача было нельзя — чей-то там родич в свое время жил в Гайифе и понимал и гайи, и талиг, хотя говорил на них с чудовищным акцентом.

Робер с тоской колупнул ножом оскалившуюся рыбу, кагет завел что-то про какие-то травы, на ложе из которых лежала водяная тварь, оказавшаяся солнечной форелью, а на подходе стоял новый негодяй, державший длинную и узкую тарель с палочками, на которые было нанизано нечто уж вовсе отвратительное.