Аквариум (сборник) - Евгений Шкловский

И вообще, временность не временность, что уж тут мозги ломать, все равно ничего не изменишь.

С некоторых пор я частенько просыпаюсь ночью, часика в три, и начинаю думать про него и эту его временность. Или кажется, что слышу бой его часов, тоже глупость, не может он сюда доноситься. Мирный такой звук, глуховатый, но очень отчетливый: бом-бом-бом…

Ну вот, думаю я, три часа пробило, теперь буду маяться еще часа полтора-два, прежде чем снова задремлю. И не то что страх меня охватывает, а какая-то тоска непонятная. А иногда и днем вдруг накатит: вроде как – чего суетишься, спешишь куда-то, все уже позади… Вот лажа-то какая.

И тогда я про него, про соседа думаю: надо бы зайти к мужику, проведать, может, чего принести надо – пожрать или даже выпить. Или починить что…

Застал жену в зимнем пальто ее матери и в материнской же шапке. Серое такое, длинное, возможно, драповое пальто (почему-то если пальто, то драповое), с каракулевым воротником, мелкие черные кудряшки, и не старомодное вовсе (теща любила хорошо одеваться), шапка – тоже черный каракуль, круглая, в тон воротнику.

Стояла перед зеркалом в сумраке прихожей – ну вылитая Маргарита Федоровна. И лицом, и всем. Даже со спины, не заглядывая в зеркало. Просто поразительно (может, из-за сумрака).

Куда-то она собралась (мать, дочь?).

– Что это ты так нарядилась, по-старушечьи? – спросил. – У тебя что, своей одежды нет? Запаришься.

Пальто и впрямь теплое, тяжелое.

Его мать незадолго до смерти приобрела шубу: коричневый мех, искусственный, поблескивающий. Аж до пола. И успела-то надеть раза два или три, но всякий раз, смотрясь в зеркало, испытывала ощущение богатой женщины. Еще Маргарите Федоровне, теще, при встрече, облачившись в обновку, похвасталась, хотя и несколько смущенно, словно самой себе удивляясь: во, дескать, какая – вылитая боярыня Морозова, а?

Маргарита Федоровна шубу по-хозяйски ощупала-огладила (мех мягкий, гладкий, ласковый), они все, включая детей («бабушка, дай потрогать»), окружив, щупали, гладили, восхищались. Он тоже, не совсем, правда, искренне. Если честно, то что хорошего? В транспорт толком не сядешь – больно длинная, полы в лужах марать. Да и тяжеловата, несмотря на то, что мех искусственный, – не по силам уже, поневоле еще больше сгорбишься. В такой шубе только на персональной машине ездить, прямо к подъезду. Матери-то зачем? Всю жизнь жалась, в последнее время особенно, дай бог, чтоб на лекарства хватило… И деньги были, а все равно. И вдруг нате вам – шуба!

Учудила. Сама, никому ничего не говоря, тайно сходила в какой-то магазин, где ей, как пенсионерке, посулили солидную скидку (знаем мы эти скидки). А потом всех ошарашила: имеет, в конце концов, право! Столько лет вкалывала… Пусть хоть шуба! А что мех искусственный, так и хорошо – зверя никакого не погубили.

Действительно, пусть!

Теще шуба и впрямь, похоже, приглянулась. Она ее тоже примерила, чтобы мать могла со стороны полюбоваться. На ней даже лучше смотрелась – все ж таки помоложе. А мать в тот год резко сдала, мешковато на ней сидела, рукава будто длинноваты, болтались на похудевших руках.

Боярыня Морозова…

Шубу ту боярскую чуть ли не на третий день после смерти матери (чтоб ненароком не продали или не отдали кому другому) Маргарита Федоровна попросила себе. Не чужим же отдавать, как-никак память…

Так и провисела у нее в шкафу – он, во всяком случае, тещу в ней ни разу не видел. Хотя кто знает. Теща отдельно жила, может, в морозы покруче и выходила в ней.

А вот в этом сером пальто с черным, мелкими колечками каракулевым воротником она к ним не раз наведывалась. Такая вот как сейчас в прихожей, только в этом пальто теперь дочь ее, в сумраке почти как две капли воды, разве малость потоньше, если приглядеться, постройнее, отчего и пальто на ней чуть обвисло, не прилегло, не притерлось к телу.

Тещи уже несколько месяцев нет в живых, жена еще не оправилась, вся в раздерганных чувствах. И почему вдруг пальто? Вот же на вешалке куртка, легкая и в то же время достаточно теплая – самое то по погоде.

Как он сказал: по-старушечьи?

Да нет, ничего старушечьего не было в этом пальто. Вполне себе элегантное и в то же время строгое дамское пальто, именно дамское – для пожилой, уважающей себя женщины. Боярыня не боярыня, а именно – дама. Такой, собственно, Маргарита Федоровна и была.

Нормальное пальто, со вкусом, но что тяжелое – тоже правда.

Отчего-то хотелось высвободить жену из-под этой тяжести, из этого облачения, освободить от хватки черных каракулевых завитков. Еще вот и зимняя шапка, круглая, элегантная, из такого же черного каракуля. Все не свое, хоть и материнское. С материного плеча.

Ему бы промолчать, не лезть с глупостями.

А про число он чуть позже вспомнил, запоздало: 3 февраля. День рождения.

Ну да, в этот день они обычно поздравляли Маргариту Федоровну. Если на будни приходилось, то вечером заезжали, после работы. Или днем, если падало на уик-энд. Хлебосольная теща праздники любила, в день рождения старалась собрать их у себя, яства всякие готовила. Даже в тот, предпоследний день, самый предпоследний, когда они к ней заскочили буквально на минуту – завезли свежую огородную зелень с дачи, откуда возвращались, приготовила к их приезду плов.

А на следующий день все и случилось, еще даже плов не был съеден.

Как-то не умещалось: человека нет, вообще нет, а плов, им приготовленный, в холодильнике, в той самой банке, в которой она им его и вручила, вкусный, с перчиком, с куриным нежным мясом (всегда хорошо готовила).

Вот и теперь: пальто есть, а человека нет, вообще нет, ни в каком виде, разве лишь в памяти (серое с каракулем), но да ведь это только память, нечто виртуальное, неосязаемое, недосягаемое, в мутноватой дымке.

День рождения.

Дата.

Человек все равно ведь родился, даже если его нет, если покинул этот мир. А он забыл. Просто выпало. И слова эти зря он произнес, неосмотрительно. Ну захотелось жене надеть это пальто, и ладно. Ей ведь тоже иногда хотелось ощутить себя дамой, точно хотелось.

Хотя, может, вовсе и не в этом дело, может, совсем в другом..

Похожа она была в этом пальто на свою мать, очень. Может, впервые и заметил.

А на улице морозно, почти десять градусов, снег и облака седые, клочковатые, низкие. В квартире как-то стыло, окна не заклеены (поленились), ветер в их сторону, посвистывает…

Что говорить, холодно. В пальто (или в шубе) и впрямь теплее.

Бордовые, позднеиюльской зрелостью налитые, сладко напитавшиеся солнцем, а его в том году много было, очень много, лето почти как южное, не хватало только моря и плеска волн. Ягоды на ладони она протягивала ему: крупные, чуть помятые, с блестящими капельками сока.