Полный курс русской истории: в одной книге - Сергей Соловьев

«…от каждого города по осьми и десяти человек, дабы весь народ решил единодушно, кого должно возвести на престол».

Только в случае такого выбора на Земском соборе он мог получить власть честно, сделать обладание ею безопасным для себя и своих потомков. Современники оставили свидетельства, что все то время, пока готовился собор, Ирина со своей стороны покупала голоса избирателей в пользу Бориса, делала она это, конечно, с согласия брата, но в то же время он в этой покупке не был замешан. На собор съехалось 474 человека со всей страны: 99 духовных лиц, 272 человека бояр, окольничих, придворных чинов, дворян, дьяков; 33 человека выборных из городов, 22 гостя, 5 старост гостиных сотен и 16 сотников черных сотен. Большая часть этих выборщиков была за Бориса. Собрание общим согласием приговорило Бориса на власть. Но, когда к нему отправился патриарх просить взять власть, Борис снова отказался. В конце концов патриарх объявил так:

«Если царица брата своего благословит и государь Борис Федорович будет царем, то простить его и разрешить в том, что он под клятвою и слезами говорил о нежелании своем быть государем; если же опять царица и Борис Федорович откажут, то отлучить Бориса Федоровича от церкви и самим снять с себя святительские саны, сложить панагии, одеться в простые монашеские рясы и запретить службу по всем церквам».

Только после такой угрозы Борис принял власть. Но это, так сказать, версия официальная. Соловьев приводит другие интересные сведения, почему Борис

Федорович, долго разыгрывающий комедию, согласился, в конце концов, пойти работать в цари.

«Так, дошло до нас известие о желании бояр, – пишет историк, – чтобы Годунов целовал крест на ограничивающей его власть грамоте; Борис не хотел этого сделать, не хотел и отказать прямо и потому выжидал, чтобы простой народ принудил бояр выбрать его без договора, – отсюда и происходил его отказ принять престол. Шуйские, видя его упрямство, начали говорить, что неприлично более его упрашивать, а надобно приступить к избранию другого. Тогда-то патриарх и решился идти с крестным ходом в Новодевичий монастырь. Есть также известие, что Годунов, желая заставить Романовых забыть права свои на престол, дал старшему из них, Федору Никитичу, страшную клятву, что будет держать его, как брата и помощника, в деле государственного управления. Наконец, о торжественном молении, плаче и вопле народном в Новодевичьем монастыре сохранилось такое предание: „Народ неволею был пригнан приставами, нехотящих идти велено было и бить и заповедь положена: если кто не придет, на том по два рубли править на день. Приставы понуждали людей, чтоб с великим кричанием вопили и слезы точили. Смеху достойно! Как слезам быть, когда сердце дерзновения не имеет? Вместо слез глаза слюнями мочили. Те, которые пошли просить царицу в келью, наказали приставам: когда царица подойдет к окну, то они дадут им знак, и чтобы в ту же минуту весь народ падал на колена; нехотящих били без милости“. Как бы ни было – 26 февраля 1598 года Борис Федорович Годунов официально согласился стать царем. 1 сентября того же года (официальный Новый год на Руси того времени) он венчался на царство. Вся его страна торжественно присягнула на верность новому правителю, в числе прочего народ обещал: „Мне над государем своим царем и над царицею и над их детьми, в еде, питье и платье, и ни в чем другом лиха никакого не учинить и не испортить, зелья лихого и коренья не давать и не велеть никому давать, и мне такого человека не слушать, зелья лихого и коренья у него не брать; людей своих с ведовством, со всяким лихим зельем и кореньем не посылать, ведунов и ведуней не добывать на государское лихо. Также государя царя, царицу и детей их на следу никаким ведовским мечтанием не испортить, ведовством по ветру никакого лиха не насылать и следу не вынимать никаким образом, никакою хитростию. А как государь царь, царица или дети их куда поедут или пойдут, то мне следу волшебством не вынимать. Кто такое ведовское дело захочет мыслить или делать и я об этом узнаю, то мне про того человека сказать государю своему царю или его боярам, или ближним людям, не утаить мне про то никак, сказать вправду, без всякой хитрости; у кого узнаю или со стороны услышу, что кто-нибудь о таком злом деле думает, то мне этого человека поймать и привести к государю своему царю или к его боярам и ближним людям вправду, без всякой хитрости, не утаить мне этого никаким образом, никакою хитростию, а не смогу я этого человека поймать, то мне про него сказать государю царю или боярам и ближним людям. Мне, мимо государя своего царя Бориса Федоровича, его царицы, их детей и тех детей, которых им вперед бог даст, царя Симеона Бекбулатова и его детей и никого другого на Московское государство не хотеть, не думать, не мыслить, не семьиться, не дружиться, не ссылаться с царем Симеоном, ни грамотами, ни словом не приказывать на всякое лихо; а кто мне станет об этом говорить или кто с кем станет о том думать, чтоб царя Симеона или другого кого на Московское государство посадить, и я об этом узнаю, то мне такого человека схватить и привести к государю“».

Из этого документа, говорил историк, вполне очевидно, что Борис очень боялся насильственной смерти – не столько колдовства или прочего сверхъестественного проявления, а вполне обычных вещей – заговоров, яда, наемных убийц. Венчаясь на царство, Борис пообещал: «Бог свидетель, что не будет в моем царстве бедного человека!» Соловьев очень упрекает его за это, припоминая те пиры, которые Борис давал, те деньги, которые щедро раздавал, наблюдая в этом черты его мелочности и недостаточного величия. А это несчастное обещание и вовсе вывело историка из себя: «Как можно было обрадоваться до такой степени, забыться от радости до такой степени, чтобы торжественно связать себя подобным обещанием!» – воскликнул он.

Не знаю, в этом обещании Бориса я не вижу ничего дурного или недостойного. Борис, действительно, желал, чтобы в его государстве не было бедных. Другое дело, что сделать ему этого не удалось. Борису не повезло. Начало XVII века в Московском царстве началось с голодных лет. Конечно, и воспринимать буквально, что в царстве Бориса не будет бедного человека, тоже не стоит. Он имел в виду не крестьян и черный люд, а все же сословия более высоко стоящие. Крестьяне, окончательно закрепощенные при Федоре, таковыми оставались и при Борисе, единственное послабление, которое он дал, – право перехода крестьян от хозяина к хозяину в Юрьев день и две недели после него по выплате пожилого в рубль и два алтына, причем был запрещен переход в дворцовые села и черные волости, за патриарха, архиереев, за монастыри, за бояр, окольничих, дворян больших, за приказных людей и дьяков, за стольников, стряпчих, голов стрелецких; переходить можно было только от мелкого землевладельца к мелкому же. Для крестьян, по сути, это ничего не изменило, а вот богатые бояре лишились права переманивать к себе крестьян от мелких дворян.

При Борисе с гораздо большим успехом началось переселение иностранцев в Московию, причем не с восточной стороны, откуда этот процесс шел постоянно, а с запада. Эта практика существовала уже и при прежних царях, но при Борисе стала вестись куда как более активно. Борис видел нужду не в темном московском боярстве, не умеющим грамоте (сам Борис был неграмотным), а в образованных западных людях. Недаром он прельщал этих беглецов, потерявших свое имущество на родине, такими словами: