Галиндес - Мануэль Васкес Монтальбан

– Вы – другое дело. Вы – высокопоставленный служащий, а я просто внештатный сотрудник.

Казалось, Робардс сочувствует и жизненным проблемам Вольтера: он слушал его, иногда задумчиво кивая, а иногда чуть наклоняясь вперед всем телом, словно желая прервать поток этих излияний.

– Я тоже хотел бы многое изменить в моей жизни, Вольтер. Мое несостоявшееся призвание – университетский преподаватель или писатель. Но наступает момент, когда ты уже не можешь повернуть назад. Это – общая проблема всех людей действия, начинавших как теоретики: пытаясь вернуться назад, мы чувствуем, как нам чего-то не хватает. Как-то мне приходилось иметь дело с испанским педиатром, который стал одним из руководителей Коммунистической партии. Он не знал, кто я такой на самом деле, и поверил в мою «легенду». Его деятельность была направлена на усиление антифранкистского сопротивления внутри Испании. Этот педиатр мне признался, что устал от этой работы, но что, когда он стряхивает пыль со своих медицинских книг или представляет себя пальпирующим очередного младенца, ему сразу становится тошно. Десять лет – достаточный срок, чтобы любой специалист перестал быть им.

– Но я не хочу менять свою специализацию, я просто хочу сменить клиентуру.

– Я иногда в своих мыслях заходил и дальше – я хотел совсем бросить это дело. Совсем уйти, но перед моими глазами был пример нескольких коллег, сделавших такой выбор, и я видел, что они потом всю оставшуюся жизнь едят себя поедом, не могут найти себе место и либо тоскуют по настоящему делу, либо трясутся от страха, что Контора их уберет.

– Да, Рим не платит за преданность, Рим только расплачивается с предателями. Уже одна возможность вот так поговорить с вами – удовольствие. Но знаете, этот связной, которого мне дали, этот скользкий рыжий – он совсем безграмотный: ему приходится объяснять все от «а» до «я».

– Ну, может, он чуточку грузноват, но по-своему неплохой парень.

– Эта нынешняя молодежь совершенно равнодушна ко всему, их ничто не трогает. Они не имеет никакого представления о том, какой путь я прошел, а я не могу кричать об этом на всех углах. Это унизительно, в конце концов. Не умею я находить общий язык с новым поколением: у них в венах не кровь течет, а вода, и они все какие-то туповатые, это чертово компьютерное поколение.

– Я чувствую то же самое, Вольтер. И знаете, мне трудно называть вас Вольтером, когда мы разговариваем с глазу на глаз: так и хочется сказать «дон Анхелито».

– Нет, нет, на этом я настаиваю: любая утечка информации может свести на нет все мои труды.

– Ну, работать вам осталось немного, Вольтер. Я бы на вашем месте ухватился за эту пенсию и спокойно прожил остаток дней.

– Эта работа меня развлекает. Слушать, что говорят люди, вызывать их на откровенность, провоцировать – самое интересное в моей жизни. Даже старый кот чует мышей.

– Мне приятно видеть вас таким бодрым, потому что дело наше набирает обороты. Вам придется встретиться с этой особой. Здесь. Это может стать новым стимулом для ее рутинной работы.

– Она что, здесь?

– Нет, но недалеко. В Санто-Доминго, и надо выманить ее оттуда, заставить приехать сюда, а мы уже все приготовили для того, чтобы в нужный момент вы вступили в игру.

– Когда это должно произойти?

– Сегодня вечером. Ровно в одиннадцать вечера вы позвоните в Санто-Доминго по телефону, который указан в этом досье; это телефон отеля «Шератон». Девушке уже намекнули: она догадывается, что вы можете ей позвонить.

– Это мне не нравится.

– Что именно вам не нравится?

– Что инициатива не в моих руках. Мне все дают уже разжеванное, остается только проглотить.

– Даже еще меньше.

– Это мне не нравится. Я – артист своего дела.

– Вольтер, у нас лопнуло терпение. У меня тоже. Я занимаюсь этим делом уже тридцать лет, оно приклеилось к подошвам моих ботинок, как жевательная резинка. Слушайте внимательно. Вы позвоните ей сегодня вечером и сообщите, что располагаете ключом ко всей этой загадке Галиндеса и что ей совершенно необходимо встретиться с вами. Необходимо как можно скорее приехать к вам из Санто-Доминго. Потом она может вернуться, но уже располагая сведениями, которые вы ей сообщите. Очень важно, чтобы она вылетела из Санто-Доминго под вымышленным именем и чтобы никому не говорила, куда она направляется. Поэтому вы должны внушить ей подозрения насчет ее ближайшего окружения, в том числе и людей, пригласивших ее и помогающих ей в Санто-Доминго. Вы должны убедить ее, что ее отсутствия никто не заметит, поскольку она пробудет в Майами всего несколько часов. Подскажите ей какую-нибудь уловку, объясняющую ее отсутствие. Обдумайте все это. Мы знаем, что вы соображаете очень быстро. Вы должны назначить ей встречу в конце улицы Лейк, на углу с Морнингсайд-парк. Там вы поговорите, прохаживаясь. Потом найдете какое-нибудь место, откуда сможете позвонить мне и сообщить, как продвигается дело. Но главное – вы должны держать ее в постоянном напряжении, ей должен быть интересен если не Галиндес, то вы сами. Вы – интересный человек, дон Вольтер.

– Не учите меня работать, я свое дело знаю. Я могу рассказать ей любой из вариантов моей судьбы, – что-нибудь да заинтересует ее.

– Вы должны разрушить образ Галиндеса. Эта девушка сделала из него идола. Так вот: из Майами она должна увезти в своем сознании только обломки этого идола.

– Это все?

– А что, вам мало?

– Вы плохо меня знаете, Робардс, или как вас там зовут. Я всю жизнь кого-нибудь изображал и иногда забываю, кто я на самом деле. Когда эта девушка уедет из Майами, она будет заниматься не Галиндесом, а мною: во мне есть то, что покажется ей превосходным материалом, и я великодушно готов пригоршнями бросать ей его.

– Что же это такое, чем вы обладаете в таком количестве?

– Память. Я был свидетелем взлета и последнего падения романтиков.

– А что, Галиндес был романтиком?

– Конечно. И я тоже. И вы. Мы все поставили на кон наши судьбы и позволили случаю распоряжаться ими.

– И все было просто игрой?

– Азартной игрой. Риск и страх. И я буду продолжать эту игру, пока смогу. Если бы вы видели, как я приручаю людей, из которых выуживаю всю информацию. Просто дрессировщик. Я заранее знаю, что они мне расскажут и что они в состоянии рассказать. И я знаю, что из себя представляет эта девушка: мне кажется, я знаком с нею давным-давно. Она относится к тому типу людей, что существовал всегда и всегда плохо кончал: простодушные, несчастные простодушные, увязнувшие в трясине собственного простодушия. Они не от мира сего: у них всегда все двери нараспашку – и в душе, и в домах.

Робардс взял со стола черную папку и протянул ее Вольтеру:

– Здесь все инструкции. Они уже разжеваны. Вы их выучите наизусть, а потом уничтожите. Можете идти. Вас проводят.

– Вы что, меня выпроваживаете? Одного?