Пусть льет - Пол Боулз

Если б он почувствовал под пальцами волосатые суставы тарантула, он бы вряд ли отдернул руку резче или открыл глаза в темноте шире. «Я застиг его за этим», — подумал он с неким отчаянным удовлетворением, чувствуя, как все его тело напрягается, словно бы само по себе готовится к борьбе, о которой он еще не успел подумать. Затем он поразмыслил над тем, как ощущалась рука. Тами перевернулся во сне, и его рука туда упала, вот и все. Но Даер не был уверен. Далеко пришлось бы ему перекатываться, да и немного слишком случайным казалось, что портфель окажется ровно под тем местом, куда упадет его рука. Вопрос теперь был в том, делать с этим что-то или нет. Даер немного полежал в темноте без движения, сознавая в комнате сильный запах плесневелой соломы, и решил, что, если не проявит инициативу и не изменит ситуацию, сна ему больше не будет; он должен убрать портфель из-под руки Тами. Он кашлянул, притворился, что немного шмыгает носом, мгновение поелозил, будто ищет платок, вытянул руку и потянул портфель за ручку. Частично сев, чиркнул спичкой, чтобы набрать код, и, пока пламя не погасло, глянул на середину комнаты. Тами лежал на своей циновке, но в какой-то момент он ее отодвинул подальше от стены; его рука по-прежнему была повернута ладонью вверх, пальцы согнуты в трогательной беспомощности сна. Даер задул спичку, взял из портфеля платок и энергично высморкался. Затем пошарил в портфеле; купюры были на месте. Одну за другой он стал вынимать пачки и запихивать их себе под нательную рубаху. Без пальто Даер мог бы смотреться пухлее на талии, но сомневался, что Тами окажется настолько наблюдателен. Откинулся на спину и прислушался к капризам ветра, игравшего с дверью, ненавидя каждый звук не столько из-за того, что тот не давал ему спать, сколько потому, что у него в уме незапертая дверь была равносильна открытой двери. Небольшая деревяшка, молоток и один гвоздь могли бы все решить: барьер между ним и миром снаружи стал бы гораздо реальнее. Спал он плохо.

Когда забрезжил первый свет, Тами поднялся и развел из угольев огонь в жаровне.

— Я иду в дом жениной родни, — сказал он, пока Даер взирал на него, моргая, со своей циновки.

Был чай и осталось немного хлеба, но это все, что было. Пока он пил горячий зеленый чай, который Тами принес ему на циновку, он заметил, что второй придвинул свою циновку обратно к стене, где та была в начале ночи. «Ну и вот, — подумал он. — Никаких объяснений. Ничего».

— Вернусь позже, — сказал Тами, собирая одеяло с ног Даера. — Это мне надо забрать, чтоб все носить. Вы оставайтесь в доме. Не выходите. Не забудьте.

— Да-да, — ответил Даер, досадуя, что остается один, что плохо спал, что у него забирают одеяло на случай, если ему теперь захочется спать, а больше всего — на ситуацию полнейшей зависимости от Тами, в которой он в данный момент оказался.

Когда Тами вышел, чувство одиночества, сменившее его присутствие в доме, вопреки его ожиданиям, оказалось вполне приятным. Первым делом Даер встал и осмотрел дверь. Как он и думал, делу поможет маленькая щепка, прибитая к косяку. Когда дверь закрыта, просто сдвигаешь деревяшку вниз, как щеколду. Затем он отправился в исследовательскую экспедицию по домику, искать молоток и гвоздь. Местность быстро истощилась, потому что здесь было пусто. Не было ничего, даже традиционного огарка, пустой жестянки из-под сардин или древних газет, в Америке оставляемых бродягами в заброшенных домах. Здесь все приходится покупать, напомнил он себе; ничего не выбрасывается, а это означает, что ничего и не оставляют валяться. Старая жестяная банка, разбитая чашка, пустой пузырек из-под пилюль — все это выставляется на продажу. Он вспомнил, как шел через Джотею в Танжере и видел тысячи выставленных вещей, безнадежно бесполезных предметов, но людям, должно быть, удавалось отыскивать им применение. Единственное его интересное открытие было сделано в углу между циновкой Тами и дверью, ведущей в патио, где за кучей соломенных циновок, частично съеденных сухой гнилью, он обнаружил небольшой очаг, пережиток тех дней, когда дом служил кому-то жилищем. «Будь мы прокляты, если вечером не разожжем огонь», — подумал он. Он вернулся ко входной двери, открыл ее и встал, купаясь в свежем воздухе и ощущении свободы, лежавшем в обширном пространстве перед ним. Затем осознал, что небо ясно и сине. Солнце встало из-за гор еще недостаточно высоко, чтобы коснуться долины, но день танцевал от света. Тут же необычайное счастье завладело Даером. Будто какая-то часть его уже заподозрила прибытие мысли, которая со временем должна прийти ему в голову и которая была в том, чтобы сделать день таким долгим, чтобы весь его прожить, он сказал себе:

— Слава богу, — когда увидел синеву в вышине.

А далеко внизу, на хребте там, в овраге сям, двигалась крошечная фигура, обряженная в одежды цвета само́й розоватой земли. Ему даже показалось, что в неимоверной тишине он способен то и дело слышать слабый хрупкий звук человеческого голоса, зовущий от одной далекой точки к другой, но то были словно крики крохотных насекомых, и спутанный фон падающей воды размазывал тонкие линии звука, отчего он секунду спустя задался вопросом, не подводят ли его уши.

Он сел на дверной порог. Бред какой-то — так зависеть от идиота, к тому же — идиота, который тем более проявил все признаки того, что ему нельзя доверять. К примеру, он сказал, что идет домой к родственникам. Но что может не дать ему пойти вместо этого в городок и договориться с бандой тамошних головорезов подняться сюда затемно? Или даже среди дня, если уж на то пошло? Что Тами не осмеливался сделать сам, он мог устроить чужими руками; тогда он сыграет свою роль, притворяясь, что в ужасе, негодует, даст им себя ударить раз-другой и связать… Сцены, которые Даер выдумывал, до абсурда напоминали все фильмы о Западе, что он смотрел ребенком. Он сознавал искажающую вероятность, однако, подстрекаемый ошеломляющим желанием вывести что-то определенное из того, что теперь было двусмысленно (забрать себе всю власть, иными словами), он позволил своему воображению забавляться вовсю, лепя преувеличенные варианты того, что может предложить этот день. «Зачем только я выпустил его из виду?» — думал он, хотя отлично знал, что это было неизбежно. Его пребывание здесь основывалось на частых отлучках Тами если не в деревню, то, по крайней мере, в жилье родни. «Как крыса в западне», — сказал он себе, томительно глядя на самые дальние пики, которые солнце теперь заливало своим ранним светом. Но сейчас он знал, что будет иначе, потому что он вырвется из западни. То было утро, чей самый воздух, будучи вдохнут, давал жизнь, и была тропа, ее камни — по-прежнему чисты и не затенены, поскольку лежали в большей тени утесов сверху. Ему нужно только подняться и пуститься в путь. Никаких препятствий — если он не спросит себя «куда?», а Даер тщательно не позволял этому вопросу прийти ему на ум; он хотел верить, что не должен мешкать. Однако, чтобы удостовериться, что он будет действовать, а не думать, он встал и зашел внутрь, где, как он знал, Тами оставил две свои маленькие кожаные шкатулки, — одна содержала в себе детали разобранной трубки для кифа, другая — собственно киф. Он взял обе и положил их в карман. Поскольку он решил уйти из дома, тот казался теперь враждебным местом, уходить отсюда надо быстро. И вот, схватив свой портфель, втянув на прощание неодобрительно плесневелый воздух в комнате, Даер вышел под открытое небо.