Большевики. 1917 - Антон Антонов-Овсеенко

Однако с необразованным пролетариатом и крестьянами во главе любая идея, а не только «идея» автономизации, была заведомо обречена на провал — вот чего ещё трагически не понимал Ленин.

Что касается Антонова-Овсеенко, то правда и то, что, будучи председателем комиссии ВЦИК по ликвидации крестьянского восстания на Тамбовщине в 1921 г., он своим приказом по губернии предписывал «семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитов, и старшего работника этой семьи расстреливать на месте без суда… В случае бегства семьи бандита имущество таковой распределять между верными Советской власти крестьянами, а оставленные дома сжигать или разбирать»[155]. И расстреливали, сжигали, разбирали… Правда и то, что Антонов-Овсеенко с самого начала входил во все большевистские органы власти, начиная с поста наркомвоена в первом советском правительстве, включая коллегию НКВД, а в 1934–1935 гг. успел побывать даже в чине генерального прокурора РСФСР. И, может, не столь важно, что в 1923 г. он стал одним из подписантов знаменитого «Письма 46-ти» с рассуждениями о необходимости демократизации внутрипартийной жизни, после чего был смещён с поста начальника политуправления Реввоенсовета и отправлен в дипломатическую ссылку. Как, может, не важно и то, что с поста генпрокурора РСФСР в 1936 г. он был также смещён и отправлен на работу за рубеж, в Испанию. Хотелось бы думать, что это случилось из-за его несогласия с методами другого генпрокурора, Вышинского, как и в целом с набиравшими обороты массовыми репрессиями. Но ведь не выступил Антонов-Овсеенко против репрессий, не защитил товарищей по партии…

Сделать это громко в то время смог, кажется, один только Фёдор Раскольников, да и то будучи за рубежом, где, как он надеялся, его не достанет длинная рука НКВД (тщетно надеялся: достала). В написанном в 1939 г. открытом письме Сталину Раскольников бросил тяжкие и справедливые обвинения прямо в лицо могущественному генсеку: «Над гробом Ленина Вы принесли торжественную клятву выполнить его завещание и хранить, как зеницу ока, единство партии. Клятвопреступник, Вы нарушили… это завещание Ленина. Вы оболгали, обесчестили и расстреляли многолетних соратников Ленина: Каменева, Зиновьева, Бухарина, Рыкова и др., невиновность которых вам была хорошо известна. Перед смертью вы заставили их каяться в преступлениях, которых они не совершали, и мазать себя грязью с ног до головы. А где герои Октябрьской революции? Где Бубнов? Где Крыленко? Где Антонов-Овсеенко? Где Дыбенко? / Вы арестовали их, Сталин. / Где старая гвардия? Её нет в живых. / Вы расстреляли её, Сталин. / Вы растлили, загадили души ваших соратников. Вы заставили идущих за вами с мукой и отвращением шагать по лужам крови вчерашних товарищей и друзей. / В лживой истории партии, написанной под вашим руководством, вы обокрали мёртвых, убитых, опозоренных вами людей и присвоили себе их подвиги и заслуги. / Вы уничтожили партию Ленина, а на её костях построили новую партию „Ленина-Сталина“, которая служит удачным прикрытием вашего единовластия. / Вы создали её не на базе общей теории и тактики, как строится всякая партия, а на безыдейной основе личной любви и преданности вам. Знание программы первой партии было объявлено необязательным для её членов, но зато обязательна любовь к Сталину, ежедневно подогреваемая печатью. Признание партийной программы заменяется объяснением любви к Сталину. / Вы — ренегат, порвавший со вчерашним днём, предавший дело Ленина»[156].

Круг замкнулся. Диктатура номенклатуры от имени пролетариата уничтожила тех, кто привёл пролетариев к власти. Ведь полуграмотным «пролетарием» был и сам Коба-Джугашвили-Сталин. Кроме того, Сталин не хотел (да и не смог бы) противиться трансформации власти революционной во власть самодержавную, логику которой описал впоследствии Николай Бердяев: «Большевизм есть третье явление русской великодержавности, русского империализма, — первым явлением было московское царство, вторым явлением петровская империя. Большевизм — за сильное, централизованное государство. Произошло соединение воли к социальной правде с волей к государственному могуществу, и вторая воля оказалась сильнее. Большевизм вошёл в русскую жизнь как в высшей степени милитаризованная сила. Но старое русское государство всегда было милитаризованным. Проблема власти была основной у Ленина и у всех следовавших за ним. Это отличало большевиков от всех других революционеров. И они создали полицейское государство, по способам управления похожее на старое русское государство»[157]. С этой логикой очень естественно соединились и гармонировали болезненные амбиции Сталина. И Ленин обращал внимание товарищей по партии на эти амбиции, когда в одном из писем к XII съезду ещё в декабре 1922 г. с тревогой писал: «Тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть, и я не уверен, сумеет ли он всегда достаточно осторожно пользоваться этой властью»[158].

Но была ли, даже при всей логичности размышлений Бердяева, хотя бы видовая альтернатива сталинизму — тому дикому и по сути феодальному общественно-политическому строю, который установился вскоре после смерти Ленина? Конечно, была. Хотя бы потому, что в упомянутых письмах к съезду Ленин прямо настаивал на смещении генсека: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»[159].

Конечно, и смещение Сталина, последуй товарищи Ленина его совету, вряд ли привело бы к кардинальной смене общественного строя: стратегический вектор остался бы тем же, хотя сам строй, возможно, и не был бы столь дико средневековым.

Была альтернатива сталинизму не только в кадровом вопросе, но и в решении национальных проблем: её необходимость также остро ощутил Ленин. В письме к XII партсъезду он в своей реакции на инцидент с рукоприкладством Орджоникидзе отмечал: «Интернационализм со стороны угнетающей или так называемой „великой“ нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда) должен состоять не только в соблюдении формального равенства наций, но и в таком неравенстве, которое возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактически… Вот почему в данном случае лучше пересолить в сторону уступчивости и мягкости к национальным меньшинствам, чем недосолить»[160].