Малая Пречистая - Василий Аксёнов

Фонарь на столбе перед домом. Не болтается.

Загря арынинский под фонарём – хвостом виляет.

Стоит в свете фонаря Любка, Верина дочь. За-грю треплет по загривку. Разговаривает с ним о чём-то – знакомые. Девчонки Загре нравятся. Мальчишки – меньше. Пакость устроить могут те – мальчишки. Ожидать от них можно всякого. Опыт.

Отвлеклась Любка от Загри и говорит мне:

– Корову загнала. Только что. Доить буду.

– А чё тут ждёшь?.. Замка-то нет – изба открыта.

– Да там увидела вас, у Куртюмки, в сумерках. Думаю, вы или не вы? И жду вот.

– Корова, – спрашиваю, – не упрямилась? За ней гоняться не пришлось?

– Да нет, – отвечает.

– Сама пришла?

– Сама. Сегодня смирная какая-то.

Пошла Любка. И я пошёл.

Сошлись у ворот.

В ограду вступили. Любка первая, я за ней.

Загря остался за воротами. Не нахальный. Не бесцеремонный, как сказал бы дядя Саша.

Встал я на крыльцо. Обернулся и говорю:

– Подойник на столе в ограде. Я его вынес.

– Да я уж видела.

– Мать его, – говорю, – споласкивала.

– Знаю.

Вошёл в избу. Сел у окна. Смотрю в ограду.

Лампочка во дворе горит – жёлтый свет в щели пробивается. Как будто щурится ограда. Как дядя Саша.

Подоила Любка корову. Процедила в доме молоко.

Взяла с собой три литра.

– Ну, я пошла.

– Я провожу.

Вышли за ограду.

– Любка, темно, не упади… Смотри, – говорю, – под ноги, то банку расколотишь.

Оборачивается и говорит строго:

– Не упаду. Дядя Серёжа, я вам не Любка.

– А?

– Любовь.

– Любовь?.. Любовь. Любовь, конечно.

Пошла Любовь.

Шаги её слышу, а видеть её уже не вижу – вышла из света фонаря, в потёмках растворилась.

Стою я.

Смотрю в темноту…

Фонари по всей Ялани.

Я вижу огни…

Языком напеваю, а умом думаю:

И какой тебе я дядя – лет на восемь только старше.

Загря рядом – глядит на меня, веками – то левым, то правым – двигает, будто небольшой незримый мячик ими ловит и подбрасывает. Циркач. В хорошем, значит, настроении.

Звёзды в небе. Как по столу брусники, их насыпано. Одна – яркая – над ельником. Откуда я пришёл. Как клюквинка. Взять в пальцы, надавить – брызнет.

Мать раньше, таким же вот осенним вечером, войдёт в дом, бывало, с улицы после управы, разболакаться станет и промолвит:

Звёзд-то на небе… как потомства Авраамова. Чей-то там предок, я не помню.

Разглядываю созвездия. Распределились.

Или Кто их распределил – согласованно.

Говорю про себя:

Отец. Мать…

Тася. Сын.

Перечислил.

Не в земле. В сердце.

Одежда на мне мокрая – застывать начал.

Ещё жив воздухе – похолодало.

Пошёл в дом.

Впервые так:

Как не один я буду там – с родными.

Когда войду, со всеми поздороваюсь.

Петербург, ноябрь-декабрь 2007

Скоро уже и отемняет. Нынче не медлит с этим – глухозимье. Так, будто дверь перед тобой закроет кто с размаху. Вроде.

Север синеет краем ночи. Та выползает глухо из-за окаёма. Где она царствует – оттуда. Наваливается. Не как летом. Без церемоний. Кто спит, тот её только не боится. Медведь да бурундук. Когда не шатаются. Ещё и хищники ночные – тем уж она как мать родная.

«Русь навалила, – говорит дядя Вася о приезжающих со всех окрест в Ялань за черникой или брусникой ягодниках, сезона не дожидающихся, – совсем задавила». Так же и о ночи.

Чуть оплошаешь, и задавит.

Солнце только что вот закатилось. Не мешкая. Свысока ему теперь не падать. Ходит вплотную к горизонту. Как дядя Вася выражается, по ёлкам скачет собольком. Про солнце. Чуть поднялось, уж опускается. Лесную кромку обагряет, в корону вырядив её. Всем и всему себя напоминает изморозью озарённой: ну, мол, до завтра.

Надо дожить. Так бы ему сказал и дядя Вася. То, мол, «до завтра». Не загадывай.

Да лишь Хребты вдали откосами алеют. Уже тускнеют. На глазах. Совсем недавно были золотыми. Чуть отвлечёшься, глянешь – и запеленало.

День-то нынче с гулькин нос. После трёх уж и смеркается. Моментом. Пообедать только засветло. Всё остальное совершай в потёмках.

Это-то нас особенно и подгоняет.

Ещё мороз крепчать стал к вечеру. Обычно. Ночь – чуть не сутки. К утру, наверное, и ниже сорока опустится. Придавит. Да – не наверное, а – точно. Закат – на ясно. Не видно мороку. Нигде. И ни на западе, и ни на юге. Ни малой тучки.

Только – след от самолёта. Чёрно-розовый. С края на край располовинил небо. Не развалилось бы – звенит от стужи.

Сейчас пока ещё нормально. Градусов тридцать – тридцать пять. На ходу-то-даже жарко. Так в целик-то вот ломиться. По пояс снегу. Где и глубже.

И не по-пляжному одеты. А как в доспехах.

«В ямщину будто собрались… столь на себя-то на-здевали. Ну, чё там… голым не подашься. Оно – конешно. Не у негров».

Ох, и смешной он, этот дядя Вася. Глаза у него… как плошки. Ещё, с испугу будто, их всегда таращит. Хоть на кого, хоть на тебя. На что-то, может, их и щурит. Голубые. Вокруг морщинки – как лучи. Брови косматые, белёсые. А борода зато каштановая. С проседью. Вся вон в сосульках. Как у Конюхова. Путешественника. По телевизору показывали. Зубов во рту мало. Совсем ли нет. Один – передний. Как-то ещё и сохранился. «Хоть и шатат-са, – жалуется, – сволочь». Зовут его, дядю Васю, в Ялани Дедушка Ау. Ау и есть, очень похожий.

Это – мультфильм-то. Ещё роднёй далёкой мне приходится. Да и фамилии у нас с ним одинаковые. Сотниковы. Из местных оба мы, из коренных. Был у нас Сотников какой-то – прадед. А может – сотник.

Смешной, конечно, дядя Вася.

Сидим летом с ребятами на брёвнах. Маленько распивам. Идёт мимо. В чёрных трико, в красной майке. В домашних тапочках. На голове белая панамка. Детская. Загорелый. Мы его приглашам: «Эй, дядя Вася, подходи. Выпей с нам чарочку. Перекури. Петруху вон поздравить надо». – «Нет, ребята, – говорит дядя Вася резко. – Не пью. Не курю. И вам не советую». Скрылся за углом – к Плетикову подался зачем-то. К деду Серафиму. Умер тот нынче осенью. Похоронили… Ну, мы сидим. Маленько это… У Петьки Вторых сын родился – ножки тому и обмывам. Хоть и на солнце – припекат нас, малость разморило. Прошло минут двадцать – тридцать. Полчаса. Глядим, выруливат он, дядя Вася, из-за угла. Пьяной-распьяно-ой. Без панамки – забыл в гостях её, наверное, – и с беломориной во рту… дым от него, от дяди Васи, как от паровоза. И хитро-хитро чё-то лыбится… Но и на этот раз не подошёл к нам. Так «объегорил».