Зеркало и свет - Хилари Мантел

– Я не могу жить без лорда Томаса.

– Вот увидите, сможете.

– Откуда вам знать?

Ему хочется спросить, а чего вы ждали? Что Правдивый Том прискачет за вами с лирой, перекинутой через седло, и вы опустите ваши золотые локоны в окно башни? Когда Мэри Фицрой караулила под дверью, вы знали, что ваш кавалер овладеет вами, грубыми толчками заставив вас кровоточить? Знали, что он воспользуется вами и испортит вам жизнь?

Она говорит:

– Миледи матушка написала мне из Шотландии. Советует во всем слушаться моего дядю-короля. А если я поступлю иначе, она от меня отречется.

– Она его сестра, и она понимает короля. Вам не приходило в голову, что события прошлого лета заставили его с особым рвением относиться к собственной чести? Вас угораздило влюбиться в самое неподходящее время.

Вы не представляете, думает он, как усердно я тружусь ради вашего блага. Впрочем, как и леди Мария тоже не представляет. Ей следует выйти за меня только из чувства благодарности. Как и вам.

Снаружи его ждет комендант Кингстон.

– Сэр Уильям, – обращается он к нему, – я все еще надеюсь, что Джейн будет коронована этим летом. Поэтому переместите леди Мег в Садовую башню. Она будет находиться в заключении, пока я не склоню короля к милосердию, а это случится нескоро.

– Я бы прекратил обмен письмами, – говорит Кингстон. – Однако мне передали, это было ваше пожелание, чтобы Мартин исполнял роль Купидона. Зачем поощрять их переписку, если вы хотите смягчить сердце короля в отношении племянницы?

– Мне нужны их стихи для книги.

Вероятно, Кингстон думает, что он говорит о книге законов или псалмов.

– Книги стихов, – добавляет он.

Жаркие вздохи. Ледяная грудь. Лучше ледяная грудь, чем опасная оттепель.

Кингстон говорит:

– Лорд Томас сам по себе совершенно безобиден. – В манере коменданта Тауэра проступает робость: столько повидал на своем веку, а все пытается нащупать, куда дует ветер. – Будем молиться, что архиепископ найдет слова, которые утешат его величество после такого удара судьбы. Они настигают его так быстро один за другим, не знаю, как король это переживет.

В сумерках он входит в Сент-Джеймсский дворец. При известии о его прибытии челядь сбивается в стайки, перешептываясь и шикая друг на друга. Старшие слуги уже в трауре, младшие в желто-голубых ливреях повязали на рукава траурные ленты. Однако все краски меняют цвет, желтый выцветает синюшно-багровым, голубой сгустился до темно-синего.

Слуга обращается с нему с мольбой:

– Сэр, лорд Суррей в конюшне. Он отбирает для себя лучших лошадей, и мы боимся, что обвинят нас.

Он ускоряет шаги. Слуга бежит за ним:

– Что с нами будет? С герцогской челядью?

– Я возьму столько, сколько смогу. Король о вас позаботится.

В последнем он не уверен. Со стороны кажется, что Генрих испытывает не скорбь по умершему сыну, а ревнивую ярость, словно чувствует себя обманутым. Норфолк уже обращался к нему за советом:

– Кромвель, что мне делать? Закрытая повозка? Как это выглядит? Должен ли я поставить памятник за свой счет? Или Генрих хочет, чтобы я сбросил мальчишку в общую могилу, как крестьянина, который ходил в домотканой одежде и обедал вареным луком?

В конюшне он находит молодого Суррея, стоящего в сторонке, пока грум Колинз выводит вороную испанскую кобылу Ричмонда под черной бархатной попоной. Лошадь мускулистая, легконогая, шерсть лоснится.

При виде него глаза Суррея вспыхивают. Не утруждая себя приветствием, юноша говорит:

– Он хотел, чтобы кобыла досталась мне.

– Если желаете что-либо забрать, вам следует обратиться к королю. Впрочем, никто не станет возражать, если вы уладите этот вопрос с милордом шталмейстером.

– Джайлз не станет мне перечить, – говорит Суррей. – А кстати, где он?

– Наверное, он молится.

– Я думал, вы не верите в молитвы за усопших.

– Возможно, Джайлз Фостер верит.

Черный цвет еще больше удлиняет руки и ноги молодого человека. Когда он отворачивается – рука в красной перчатке лежит на лошадиной гриве, – на него падает закатный луч, и Суррей сверкает от макушки до пят, словно капли росы в паутине. При ближайшем рассмотрении оказывается, что он усыпан мелкими алмазами. Ему следовало бы накинуть плащ: какой бы благородной породы ни была кобыла, лошадиный запах не вывести. Суррей берет в руки уздечку:

– Вы уступите мне дорогу, Кромвель? Я хочу ее вывести.

Он не двигается с места.

– Вы могли бы проявить милосердие и, раз уж вы с милордом были как братья, забрать себе нескольких слуг.

– Сами-то уже выбрали? Ваша свита и так раздута до неприличия. В городе только и мелькает ваша ливрея. Вы нанимаете головорезов, Кромвель. Никогда не видел таких злобных рож и такой готовности лезть в драку.

Он действительно нанимает тех, кто из-за сомнительного прошлого едва ли найдет себе другого хозяина. Впрочем, он не в состоянии объяснить это Суррею.

Он говорит:

– Согласен, выглядят ребята грозно, но они не ввяжутся в драку без повода.

– А если дать им повод?

– Мне трудно судить.

Я могу переломить тебя напополам, юнец, думает он. Проводит рукой по блестящей шкуре кобылы, находит чувствительное местечко между ушами, трет. Суррей плачет, зарыв лицо в чепрак с шитым золотом гербом мертвого юноши.

– Он был моим другом, – говорит Суррей. – Но вам, Кромвель, этого не понять – дружбы, что возникает между людьми знатного происхождения и древнего рода.

Я понимаю, думает он, что ты хлюпаешь носом совсем как мальчишка-конюх.

– Вашему отцу не понравилось бы, что вы плачете. Примите это как христианин, сэр. Ричмонд теперь там, где его не коснется никакое зло и ничто не испортит его юной прелести. Он сын короля, но вскоре обретет Отца Небесного.

Лицо Суррея искажается: гнев, слезы.

– Лучше бы я умер, Кромвель, – говорит он. – Нет, не я, лучше бы вы умерли.

Он вспоминает разорение Йоркского дворца: грохот сокровищ в чужих сундуках, драки у реки. Он пригрел большую часть слуг Вулси, остальных забрали герцоги. Интересно, Чарльз Брэндон еще держит того недотепу, который отвечал за камины в Ишере? Ему нравится думать, что Суффолк каждую зиму с тысяча пятьсот двадцать девятого года коптится, как селедка, и будет коптиться до скончания века.

Королева Джейн просит его прийти, он находит ее с часословом на коленях. Я знаю этот томик, думает он, он принадлежал той, другой.

Джейн протягивает ему книгу:

– Это ее, Анны Болейн. Они с королем передавали его друг другу. Король сделал надпись здесь, под Мужем скорбей.