Тысяча сияющих солнц - Халед Хоссейни

Но душевный непокой объясняется не только ностальгией. Каждый день приносит новости: строятся школы, благоустраиваются улицы, женщинам разрешено работать. А Лейла в сторонке. Да, здесь ей хорошо и спокойно... и не более того. Ей часто приходят на ум слова Баби: «Ты можешь стать кем только захочешь. И я знаю, что, когда война закончится, ты ой как пригодишься своей стране». И голос мамы звенит в ушах: «Я своими глазами увижу, как моя родина обретает свободу. А увижу я — увидят и мальчики».

Вот почему Лейлу так тянет в Кабул — хочется самой все увидеть.

Есть и еще причина. Мариам.

Неужели она погибла только ради того, чтобы Лейла жила-поживала и в ус не дула? Стоило ли жертвовать собой, чтобы лучшая подруга нашла себе тепленькое местечко? Может, Мариам было бы и все равно, чем занимается Лейла, лишь бы ей и детям не грозила опасность. Зато не все равно самой Лейле. Чем дальше, тем беспокойнее у нее на душе.

— Хочу вернуться обратно, — говорит она Тарику.

Тот садится на кровати и молча смотрит на нее.

Лейла не устает поражаться его красоте — благородным линиям лба, мускулистым рукам, умным задумчивым глазам. Уже год прошел, а Лейле порой все не верится, что после стольких лет они обрели друг друга.

— Обратно? В Кабул?

— Но только вместе с тобой.

— Тебе здесь плохо? Мне казалось, ты такая счастливая. И дети тоже.

Лейла усаживается рядом с ним. Тарик подвигается, освобождая ей место.

— Я счастлива, — соглашается Лейла. — Иначе и быть не могло. Только... Тарик, сколько мы еще здесь пробудем? Все-таки мы на чужбине. Кабул — наш дом, а там столько всего сейчас происходит. Мне хочется поучаствовать в этом. Понимаешь?

Тарик кивает. И спрашивает:

— А ты уверена?

— Да. Больше скажу. У меня такое чувство, что я обязана поехать. Сидеть здесь сложа руки — как-то не по-людски.

Глаза у Тарика опущены. Он молчит.

— Но только — только, — если ты тоже поедешь.

Тарик улыбается, морщинка у него на лбу разглаживается, и на какое-то мгновение он становится похож на мальчишку из ее воспоминаний, у которого не бывает головных болей и который уверен, что, если в Сибири высморкаться, на мерзлую землю упадет зеленая сосулька. Этот мальчишка все чаще наведывается к ней — пусть даже на секунду-другую.

— Я-то? — переспрашивает Тарик. — Да я за тобой пойду хоть на край света.

— Спасибо, — чуть краснеет Лейла.

— Значит, возвращаемся домой?

— Только сначала съездим в Герат.

— В Герат?

Лейла объясняет причины.

С детьми пришлось повозиться, к каждому найти свой подход. Азизе до сих пор снились кошмары. Когда на праздновавшейся поблизости свадьбе кому-то из гостей вздумалось вдруг пострелять в воздух, девочка от страха расплакалась. Лейла растолковала ей, что талибов сейчас в Кабуле нет, боев тоже. Что ни у кого даже в мыслях нет снова отправлять ее в приют.

— Мы все будем жить вместе — твой отец, я и Залмай. Мы никогда не разлучимся — обещаю. Конечно, пока ты сама от нас не уйдешь. Настанет день, и ты полюбишь какого-нибудь юношу и захочешь выйти за него.

Когда пришла пора покидать Мури, Залмай был неутешен. Обхватил Алену за шею, не оторвешь.

— Мне с ним не справиться, — пожаловалась Азиза.

— Залмай! Мы не можем взять козу с собой в автобус, — вновь и вновь объясняла Лейла.

Пришлось Тарику пообещать, что в Кабуле они купят точно такую же козу, только тогда мальчик сменил гнев на милость.

Прощание с Саидом тоже не обошлось без слез. Он ведь стал им как родной. Саид подержал Коран у них над головами, Лейла, Тарик и дети трижды поцеловали священную книгу. Саид погрузил два чемодана в багажник своей машины, Саид отвез их на автобусную станцию, Саид стоял на тротуаре и махал рукой вслед отъезжающему автобусу.

Глядя в окно, Лейла вдруг засомневалась, а правильно ли они поступают, уезжая из Мури? Чем встретит их земля, где погибли два ее брата, где пыль от взрывов еще не успела толком осесть?

И тут откуда-то из темных глубин памяти всплывают две строчки, которыми Баби прощался с Кабулом:

На крышах города не счесть зеркальных лун,

Сиянье тысяч солнц за стенами его укрыто.

На глаза наворачиваются слезы. Кабул ждет. Они нужны Кабулу. Только им предстоит еще одно прощание.

Войны изуродовали афганские дороги между Кабулом, Гератом и Кандагаром. Теперь в Герат проще всего попасть через Иран, через город Мешхед. В Мешхеде Лейла с мужем и детьми ночуют в гостинице и пересаживаются на другой автобус.

Город — шумный, многолюдный. Лейла смотрит на мелькающие за окном парки, мечети, рестораны. Когда они проезжают мимо усыпальницы имама Резы — восьмого из шиитских имамов[61], — Лейла привстает со своего места, чтобы получше рассмотреть сверкающие изразцы, изящные минареты, золотой купол, любовно сохраненные и отреставрированные. И вспоминает гигантские статуи Будд, которые афганцы не сумели сберечь. Ветер из долины Бамиана несет частички взорванных древних шедевров.

Езды до афгано-иранской границы почти десять часов. Чем ближе к границе, тем более безрадостным, диким, безлюдным делается пейзаж за окном.

По пути им попадается лагерь афганских беженцев — облако желтой пыли, черные палатки, жестяные постройки.

Лейла берет Тарика за руку.

В Герате большинство улиц замощены, обсажены душистыми елями, зеленеют парки, восстанавливаются здания, светофоры работают, перебоев с электричеством нет. Лейла слышала, что полевой командир Исмаил-хан[62], в чьей власти оказался Герат, значительную часть таможенных платежей, собранных на афгано-иранской границе, направляет на благоустройство города, вопреки распоряжениям из Кабула. Таксист, который везет их в гостиницу «Муваффак», отзывается о губернаторе с боязливым почтением.