Дрожь земли - Роман Глушков

– Прости, не понял? Ты что, всерьез намерен проделать это в одиночку? – Я в недоумении уставился на соратника. Свесив ноги в проход, он уселся на его край с явным намерением отправиться в гости к сталтехам. Или, говоря точнее, свалиться им на головы и продемонстрировать Умнику – если, конечно, тот нас видел, – настоящую орденскую доблесть.

– У нас осталось очень мало времени, Мангуст, – ответил мнемотехник. – Ты видишь где-нибудь рубильник от этой чертовой установки?.. И я – нет. Поэтому и не собираюсь ломать голову над тем, где его искать. Ты ведь знаешь, что случится, если выстрелить из армгана в «Сердце зверя», верно?

Я подтвердил: да, знаю. Это всей Зоне известно: гарантированный взрыв. Артефакты небольшого размера взрывались от попадания лазерного луча не хуже плазменных гранат. А стрелять с близкого расстояния в «Сердца» таких громил, как бронезавры, драконы или Дикие Сварщики, было и вовсе равносильно самоубийству.

– Именно это я и сделаю, – подытожил рыцарь стратегию своей грядущей атаки. Незамысловатую, но, теоретически, единственную, что способна остановить Жнеца в кратчайший срок.

– Но там – тысячи этих артефактов! – заметил я, хотя Ипат и сам превосходно знал такие подробности.

– Ты абсолютно прав: полыхнет – мало не покажется, – как ни в чем не бывало кивнул он. – Броня вряд ли расплавится, но внутри отсека будет сущее пекло. Вот почему нам незачем спускаться туда вдвоем. Прикрывать меня из гранатомета гораздо удобнее отсюда, чем с пола. А разрушить систему охлаждения, пролезть в брешь и дотянуться лазером до генератора я смогу и в одиночку.

– А почему бы нам не бросить жребий, кому туда идти? Чтоб все было по справедливости. Я ведь тоже могу шарахнуть по генератору из твоего армгана не хуже тебя, – предложил я. Спокойствие, с которым Ипат говорил о своем самопожертвовании, меня здорово задело за живое. Пробрало прямо до глубины души, ей-ей, не вру! И все потому, что сам я просто трясся от нежелания погибнуть здесь и сейчас, сомневаясь, что моя смерть принесет хоть какую-то пользу запертым в «сердечнике» товарищам.

Чего уж там: рядом с решительным, готовым пасть ради своей великой цели узловиком я выглядел банальным трусом. И хотя кроме нас двоих здесь больше никого не было, а Ипат ни единым словом не упрекнул меня в малодушии, мне вдруг стало откровенно стыдно. Ничего подобного я еще в Пятизонье не ощущал. А тем более перед лицом своих заклятых врагов. Я был готов прямо-таки сгореть от стыда, осознавая, что кто-то другой добровольно вызвался натуральным образом сгореть вместо меня. Вот такие пироги. А еще кричал о себе во всеуслышание, мол, глядите: я – легендарная личность! Тоже мне легенда, ничего не скажешь! Даже самый отъявленный негодяй в моем повествовании оказался в итоге благороднее и крепче духом, чем я – главный герой, претендующий у нас на роль хорошего парня…

– Что я выиграю от твоей смерти, Мангуст? – задал мне встречный вопрос мнемотехник и сам же на него ответил: – Ничего хорошего. Ты обратишься в прах вместе со своими алмазами. А я не сумею исполнить ни один данный Командору обет и навек покрою себя тяжким позором. Зато если ты все-таки выживешь и вырвешься отсюда, у меня появится шанс, что все Пятизонье прослышит о том, кто остановил Жнеца и спас Цитадель. И у кого в Ордене хватит после этого совести заикнуться о том, что я не сдержал какие-то клятвы? Даже Хантер, уверен, о них больше никогда не вспомнит. Братья станут чтить меня как настоящего героя – разве в моем сегодняшнем дерьмовом положении можно мечтать о лучшей участи?.. Ну так что, Мангуст, я могу рассчитывать на тебя в этом вопросе? Поможешь мне искупить вину перед Командором в обмен на то, что я сейчас для всех вас сделаю? Или даже после моей смерти ты будешь таить на меня злобу и поминать недобрым словом?

– Не буду, – ответил я, осознавая, что соратник со всех сторон прав, и мне хочешь не хочешь, придется с ним согласиться. И помнить свое разгромное моральное поражение перед ублюдком Ипатом до конца своих жалких дней. – При первой же возможности устрою все так, как ты просишь. Можешь в этом не сомневаться. Иди, делай то, что задумал… Динаре что-нибудь передать?

– Динаре?.. – узловик задумчиво отвел глаза, но колебания его продлились недолго. – Нет, пожалуй, ничего не передавай. Все, что нужно, она и без слов поймет – поди, не маленькая. А вот охламону этому, Жорику, если не трудно, передай от меня извинения. Нет, я вовсе не сожалею о том, как мы тогда с ним обошлись – невелика потеря… Просто хочу, чтобы Жорик, как и ты, не держал на меня обиду. Болтать-то он завсегда был горазд, не угомонить. Так что, глядишь, теперь и он на пару с тобой за меня сталкерам доброе словечко замолвит. Один язык – хорошо, но два – лучше… Ну что, забыли вражду и договорились?

И Ипат, вперив в меня вопросительный взор, протянул ладонь для рукопожатия.

– Забыли и договорились, – подтвердил я, пожимая ее. – Удачи тебе, Ипат!

А про себя подумал, что если выживу, то вряд ли в будущем судьба подбросит мне еще одного такого заклятого врага, о гибели которого я стану в глубине души сожалеть…

Ипат не стал соскакивать с троса сразу, как только спустился по нему, а предпочел сначала хорошенько на нем раскачаться. Зачем он это делает, я смекнул, когда увидел, в какую сторону соратник раскачивает маятник, на конце которого он повис.

В месте, куда вознамерился приземлиться прыгун, стояла массивная плосковерхая тумба. Она являлась не то противоударным корпусом какого-то агрегата, не то подставкой под оборудование, так и не установленное в отсеке. Впрочем, мнемотехнику это было без разницы. Главное, возвышаясь вровень с генератором, тумба позволяла сократить высоту Ипатова прыжка почти на треть. И, как следствие этого, уменьшить риск получить при соскоке травму. При удачном попадании, разумеется.

Имея за плечами опыт подобной воздушной акробатики, я расценивал шансы Ипата на успех как неплохие. Он уже доказал, что способен задействовать весь потенциал своих имплантов, и даже простреленная рука почти не влияла на его искусственно усиленную сноровку. Нужно, чтобы только узловик совладал с коварной инерцией. При приземлении по такой траектории она неизбежно попытается сбросить его с плацдарма, на который он десантировался.

– Давай! – гаркнул соратник во все горло, когда колебания его маятника стали достаточно размашистыми. А затем при движении вперед отцепился от троса, сделав это в момент максимального разгона, на полпути к верхней мертвой точке.

Кричал Ипат не от куража, хотя сейчас его кровь наверняка бурлила от переизбытка адреналина. Команда «Давай!» предназначалась мне, уже сидящему у вентиляционного отверстия с «душегубом» наготове.

Как ни хотел я проконтролировать прыжок соратника, пришлось отвлечься и переключить внимание на рассыпавшихся по залу сталтехов. Их следовало удерживать подальше от мнемотехника до тех пор, пока это возможно. С учетом их недюжинной прыти задача сложная. И потому прочие гранаты Ипат забрал с собой. Больше одного гранатометного барабана мне не расстрелять – его перезарядка отнимает слишком много времени, но оставшиеся боеприпасы могли еще сослужить нам хорошую службу.