Валентина. Леоне Леони - Жорж Санд

– И если тебе понадобится помощь, друг мой, знай, что я тебя не оставлю, – подхватил Симонно.

Приятели обменялись рукопожатием и вместе зашагали к ферме.

Тем временем Атенаис с успехом ходатайствовала перед Валентиной за Бенедикта, с такой искренностью и с таким жаром защищала дело их любви, ссылаясь на то, что Бенедикт нездоров, грустен, бледен, извелся от тоски, уверяла, что он так робок, так покорен, что в конце концов слабовольная Валентина позволила себя уговорить. В глубине души ей хотелось, чтобы Бенедикт пришел, так как и ей тоже дни казались бесконечно длинными, а собственное решение безмерно жестоким.

Вскоре они уже говорили только о том, как устроить так, чтобы Валентина и Бенедикт встретились.

– Мне приходится скрывать свою любовь, как будто она преступление, – признавалась Валентина. – Какому-то подлому врагу, а кто он, я не знаю, но он, безусловно, следил за каждым моим шагом, удалось рассорить меня с матерью. Теперь я вымаливаю у нее прощение – ведь кроме нее у меня никого не осталось. Но если я скомпрометирую себя какой-нибудь новой неосторожностью и мать узнает об этом, тогда уже не будет надежды смягчить ее сердце. Поэтому-то я и не могу пойти с тобой на луг.

– Ты права, – согласилась Атенаис, – но он сам может сюда прийти.

– Господи помилуй! – воскликнула Валентина. – Вспомни, как категорично высказывался по этому поводу твой муж; кроме того, появление Бенедикта перессорит не только тебя с твоим мужем, но и Бенедикта с ним – он уж года два не был на ферме. Его визит не пройдет незамеченным, начнутся разговоры, и каждый поймет, что я всему причиной.

– Это, конечно, так, – согласилась Атенаис, – но почему бы ему не прийти сюда, как стемнеет? Тогда его никто не заметит. Сейчас уже осень, дни стали короче, в восемь часов тьма кромешная, в девять все ложатся, а мой муж, не такой соня, как все прочие, пока в отъезде. Если Бенедикт будет у калитки сада в половине десятого, если я сама ему открою, если вы часок-другой поболтаете в зале и он вернется к себе к одиннадцати часам, пока еще луна не взошла, ничем опасным это не грозит.

Валентина все еще возражала, Атенаис настаивала на своем, молила, даже, случалось, плакала, и наконец заявила, что отказ доведет Бенедикта до смерти. В конце концов доводы ее были приняты. На следующий день она примчалась на луг и радостно сообщила Бенедикту благую весть.

В тот же вечер Бенедикт, получив наставления от своей юной покровительницы и, кроме того, зная в округе каждый кустик и тропку, был введен к Валентине и просидел у нее два часа. К концу беседы ему вновь удалось подчинить ее своей воле. Он успокоил ее насчет будущего, поклялся навеки отказаться от счастья, раз ценой ему будет ее раскаяние, рыдал от любви и блаженства у ее ног и удалился, радуясь тому, что она стала спокойнее и доверчивее и согласилась увидеться с ним завтра вечером.

Но на следующий день на ферму явились Пьер Блютти с Жоржем Симонно. Блютти удалось скрыть свой гнев, и он стал внимательно следить за женой. На лужок она не пошла, да и незачем ей было туда больше ходить, к тому же она боялась, как бы муж ее не выследил.

Блютти стал расспрашивать соседей, он действовал со всей дарованной ему природой сметливостью, и, надо сказать, ее не занимать крестьянину, особенно же когда затронуты струны его не слишком чувствительной души. С прекрасно разыгранным равнодушием он целый день лишь наблюдал и слушал. Так ему удалось подслушать, как батрак сообщал своему дружку, что Чародейка, их огромная рыжая собака, лаяла без передышки с девяти часов вечера и до полуночи. Пьер Блютти тут же отправился в сад и обнаружил, что один из камней на верху ограды чуть сдвинут с места. Но еще более красноречивой уликой оказался след каблука, отпечатавшийся не в одном месте на глинистом склоне канавы. А ведь на ферме никто не щеголял в сапогах – все носили деревянные сабо или грубые башмаки, подбитые в три ряда гвоздями.

Теперь у Блютти уже не оставалось сомнений. Желая наверняка нанести удар сопернику, он сумел до времени не показывать гнева и боли, охвативших его вечером. Расцеловав жену, он объявил, что пойдет ночевать к Симонно на мызу, расположенную в полулье от их фермы. Сбор винограда подходил к концу, и Симонно, замешкавшийся со сбором урожая, попросил у Пьера помощи – пусть, мол, присмотрит нынче ночью за вином, бродящим в чанах. Эта выдумка ни у кого не вызвала сомнений. Атенаис чувствовала себя столь невинной перед мужем, что ее не насторожили его хитроумные планы.

Итак, Пьер отправился к дружку. Яростно потрясая тяжелыми железными вилами, которыми орудуют во время сенокоса, как здесь выражаются, «прихорашивая» сено на возу, он стал со жгучим нетерпением ждать ночи. А Симонно, стараясь придать другу мужества и хладнокровия, то и дело подносил ему вина.

Пробило семь часов. Вечер выдался печальный и холодный. Под соломенной крышей домика завывал ветер, и ручей, непомерно разбухший после дождей, несся по дну оврага с жалобным монотонным лепетом. Бенедикт, придумывая, под каким предлогом покинуть своего юного друга, как и накануне, начал сочинять какую-то басню, почему ему необходимо отлучиться из дому, но тут Валентин прервал его.

– Зачем вы меня обманываете? – спросил он сердито, швырнув на стол книгу, которую держал в руках. – Вы же идете на ферму.

Изумленный Бенедикт не нашелся, что ответить.

– Так вот что, мой друг, – продолжал юноша с горькой решимостью, – идите туда и будьте счастливы, вы заслуживаете этого больше, чем я, и если что-либо может смягчить мои страдания, то лишь мысль о том, что мой соперник – вы.

Бенедикт не мог опомниться от изумления, мужчины вообще не слишком проницательны в подобных вещах, да к тому же из-за своих терзаний он не заметил, что любовь овладела сердцем юноши, отданного под его опеку. Ошеломленный его словами, Бенедикт решил было, что Валентин влюблен в свою тетку, и кровь его заледенела в жилах от удивления и горя.

– Друг мой, – опускаясь на стул, печально продолжал Валентин, – я знаю, что оскорбил вас, вы досадуете на меня и, возможно, страдаете. И это вы, кого я так люблю! И это я вынужден бороться с ненавистью, которую вы внушаете мне подчас! Так вот, Бенедикт, берегитесь меня: в иные дни я способен вас убить.

– Несчастное дитя! – воскликнул Бенедикт, с силой схватив Валентина за руку. – И вы осмелились питать такие чувства к той, к кому вы обязаны относиться с уважением, как к родной матери!

– Почему матери? – удивился юноша и грустно улыбнулся. – Она слишком молода, чтобы быть моей матерью.

– Великий Боже! – в замешательстве воскликнул Бенедикт. – Но что скажет Валентина?

– Валентина? А ей-то что? Но почему, почему она не предвидела того, что произойдет? Почему разрешала нам встречаться каждый вечер? И почему, наконец, вы сами взяли меня в поверенные и свидетели вашей любви? Ибо вы ее любите, мне теперь это ясно как божий день. Вчера я незаметно пошел за вами, вы отправились на ферму, а для того чтобы встретиться с мамой или с тетей, вовсе не обязательно было принимать такие меры предосторожности, так таиться. Скажите, почему вы прятались?