Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

перец воденой а в самой маленькой бумашке кабы песок видитца стрекил а по-руски “виш”. А в третей бумашки трава так»[401]. В платок было завернуто мыло, сделанное из толченого имбиря. По словам Катеринки, она пользовалась этими средствами для ухода за глазами и кожей лица: «А [стрекил] держала де я то для тово тем де я лицо мазала себе для чистоты»[402]. Эти невинные объяснения не удовлетворили допросчиков, и Катеринку по приказу царя несколько раз пытали «накрепко».

История Катеринки – поучительный пример того, как за обвинениями в колдовстве скрывались нарушения подразумеваемых этических договоренностей между членами сообщества. Катеринка не только переносила постоянные побои, что было обычным делом, но и подвергалась насилию другого рода. Под пыткой она призналась:

Сыпала де я княгине в еству соль что мне дала баба Окулинка, а <…> я тово у бабы соль взяла что де я вдава. Многие де меня сватаютца и князь де и княгиня меня замуж не отдают. А соли де я у бабы Окулинки взяла с шепотом а дала де за ту соль повоец в гривну. И та де соль вся княгине в естве изошла а у меня тое соли не осталось ничево. А давала де я княгине ту соль для того чтоб у княгини руки отнять что де она на меня была кручиновата. А тово де у меня и в помышление не бывало что княгиню портить. Да к нашему греху у княгини болезнь учинилась и дитя выкинула, а не от порчи[403].

Рассказ Катеринки включает все знакомые нам приемы – обращение к магии, чтобы умилостивить хозяина, побудить его сменить плохое обращение на хорошее, добиться для себя «доброты». Но у женщины были и особые, при этом законные, причины для жалоб. Получая в собственность молодую незамужнюю крестьянку, землевладелец тем самым обязывался устроить ее брак. В договоре о купле-продаже крестьянской девушки, как правило, указывалось: «Держав у себя во дворе замуж выдать, или куды они похотят на сторону отдать»[404]. Церковь оказывала давление на землевладельцев: им следовало своевременно женить крестьян, дабы те не впадали в грех прелюбодеяния. В «Домострое» также подчеркивается необходимость устраивать христианские браки для крепостных и других зависимых людей [Levin 1989:101][405]. Хозяева, отказывавшиеся женить или выдавать замуж крестьян, нарушали свои обязательства и считались виновными в нарушении принятых в обществе обычаев и норм поведения.

Оправдания Катеринки в связи с использованием магических средств не защитили ее от дальнейшего насилия, на этот раз со стороны суда. Чтобы докопаться до истины, царские слуги приказали беспощадно пытать четыре раза Катеринку и всех причастных к делу, с применением кнута, горячих клещей и огня. К сожалению, вердикт по делу не сохранился, и мы не знаем, как власти оценили различные моральные аспекты этой истории. Более того, в шестидесятипятистраничном деле нет и начала. После того как они были пытаны четыре раза, Катеринка, ее любовник повар Микитка и еще двое были помещены под строгий надзор. Тюремщику Ваське Ондрееву приказали проследить, чтобы все они остались в живых и не ускользнули от правосудия путем бегства или самоубийства. Баба Окулинка, которая, как предполагалось, доставляла соль и заговоры, смогла избежать наказания: она скончалась после третьего сеанса пытки, за несколько дней до конца процесса[406].

Чем более близкими были отношения, тем более вероятным было выдвижение таких обвинений. Крепостные и другие зависимые люди всегда являлись потенциальными жертвами насилия со стороны хозяина или управляющего; особенно часто попадали во взрывоопасные ситуации домашние холопы. Если говорить о последних, то женщины-холопки, похоже, чаще оказывались в суде – или по крайней мере чаще фигурировали в материалах дел. Этот факт важен в нескольких отношениях. Во-первых, если учесть значительное преобладание мужчин среди подозреваемых в колдовстве, более высокая пропорция женщин среди домашних холопов, которым предъявили такое обвинение, указывает на особую ситуацию, при которой подозрения вызывали в первую очередь женщины. Во-вторых, хотя это и не связано с колдовством напрямую, данная ситуация проливает свет на отношения между холопами и их хозяевами внутри землевладельческих домохозяйств, о чем трудно судить по другим русским источникам.

Психологическая и сексуальная динамика в отношениях между хозяином и холопкой или между хозяйкой и холопом остаются почти недоступными для исследования, хотя ясно, что случаи изнасилования, сексуального желания или оказания сексуальных услуг иногда повышали эмоциональный градус отношений. Намного проще выяснить, какие роли отводились холопкам внутри землевладельческих домохозяйств – роли, обрекавшие их на установление тесных, и явно нежелательных для них, отношений с домочадцами хозяина. Холопки готовили еду, присматривали за детьми, ухаживали за беременными, рожающими и кормящими женщинами, стирали и чистили одежду, поддерживали порядок в хозяйстве. Предметы быта, с которыми холопки имели дело, и сами тесные отношения с хозяевами делали последних уязвимыми, и это обстоятельство использовалось в магических практиках (или по крайней мере порождало тревогу хозяина по поводу таких практик). Одна колдунья, которой предъявили обвинение, призналась, что подложила змеиную кожу в похлебку, приготовленную на ужин, и прошептала заговор над этой едой, прежде чем подать ее ничего не подозревающему семейству; другая – что она произнесла заклятие над миской с горохом и тем самым убила хозяйского сына[407]. Грань между снадобьем и отравой всегда была зыбкой, что отражалось в недоверии обитателей Московского государства к тем, кто готовил и подносил пищу. Поскольку волшебство в России во многом основывалось на физическом контакте с магическими субстанциями – главным методом было проглатывание чего-либо, – становится понятно, почему выдвигалось столько обвинений, связанных с едой и напитками. Настои на корнях и травах или ингредиентах с менее выраженным вкусом и запахом (могильная земля, сперма, грудное молоко, человеческие волосы, овечья печень) обладали большой действенностью[408].

Предметы одежды также обеспечивали тесный физический контакт с телом их носителя, предоставляя к нему доступ, который многие хозяева считали малоприемлемым. Платок или рубашка, подобранные и присвоенные холопом при перемещении по дому, могли привести к насыланию порчи или одержимости. Хозяева всегда испытывали серьезные подозрения насчет своей челяди, имевшей доступ куда угодно: дома их жизнь была ничем не защищена, и они не знали, откуда может прийти погибель. Буквально каждый шаг слуги таил в себе опасность[409]. Выдвигавшиеся хозяевами обвинения свидетельствуют о постоянных тревогах относительно возможностей, которые без их ведома получают слуги, о доступе последних к личным вещам, о близких контактах, нежелательных и при этом неизбежных, об уязвимости, возникавшей естественным образом, когда приготовление и доставка пищи, уход за детьми и