Дом доктора Ди - Питер Акройд

«Но разве не следует ценить их в равной мере? И те и другие всегда свежи и молоды, однако никогда не остаются прежними. Все прочее подвержено увяданию, гибели и тлену; но в этих цветах обитает дух – дух красоты, дух вечной прелести, именуй его как угодно, – который горит неугасимым пламенем, подобно сияющему маяку или искристому факелу; сей дух способен пребывать и в том, что ты нарекла ветрами мира».

«Теперь я вижу, Джон Ди, что ты начинаешь постигать тайную грамоту природы. Идем же. Куда мы отправимся – под сень широколиственных дубов или в солнечный виноградник? А если твои ноги устали, мы можем отдохнуть в беседке. Согласен ли ты со мною?»

«Да, – сказал я. – Если я и устал, в сем благословенном месте ко мне быстро вернутся силы. Не войти ли нам вон в ту рощу, где трава еще влажна от росы?»

«Некоторые зовут эту росу слезами мира. Но чу! Слышишь, как малые птахи славят Господа своим счастливым щебетом? Для созданья божественной гармонии нужен порядок – имеется такой порядок и здесь. Знаешь ли ты, что дрозд никогда не поет вместе с соловьем, дабы избежать неблагозвучия? Так какую птицу ты более всего хотел бы послушать – соловья, коноплянку, зяблика, дрозда, жаворонка или воробья?»

«Я не люблю воробья, ибо его пение не ласкает слуха».

«Однако его шаловливая резвость снискала ему имя Венериной птицы».

«Так значит, вся живая природа есть символический образ человечества?»

«Не только человечества, но и тех ангельских воинств и духовных сил, что приводят в движенье небесные сферы».

«Тогда я хотел бы остаться в этом уголке навеки. Я точно кузнечик – порожденный травою, он скорее умрет, чем покинет ее».

«В таком случае я уподоблю себя черепахе, ибо она всегда хранит верность разлученному с нею супругу».

Тут я вздохнул и едва не заплакал снова. «Женушка, милая женушка, скажи мне, призрак ты или живое существо, вновь ступающее по земле? Конечно, ты лишь воплощение чистого духа, ибо, увы, я видел твою смерть собственными глазами».

Она ничего не ответила мне на это, однако рассмеялась и взяла меня за руку. «Давай отдохнем у тех серебристых струй». И мы вышли из беседки и направились к небольшому ручью, который брал начало в девственной лесной чаще. На берегу его зеленели ивы, ибо они любят произрастать в сырых и влажных местах, а неподалеку от нас ручей впадал в озеро столь совершенной формы, что его можно было счесть сделанным чьими-то искусными руками. «Разве не чудная здесь царит прохлада? – сказала она, глядя вниз, на прозрачный поток. – А как мелодично журчит бегущая по камням вода!»

«Взгляни на озеро, жена, – не правда ли, рябь, поднятая этим легким ветерком, весьма приятна для глаза? Одна волна бежит за другой, а у берега одна нагоняет другую. Это зрелище завораживает и усыпляет меня».

«Нет, Спать нынче не время. Разве ты не знаешь, что кипарис вянет тем быстрее, чем больше его поливают?»

«Я похож не на кипарис, а на миндальное дерево: чем оно старше, тем обильнее плодоносит».

«И что же, ДжонДи?»

«Такова и любовь – с возрастом она укрепляется верой».

«Пожалуй, уроки зачарованного сада не прошли для тебя даром. Не продвинуться ли нам еще на один шаг, побеседовав вон о том дубе, что возвышается в чаще?»

«Я готов внимать тебе бесконечно».

Она засмеялась снова. «Хорошо. Видишь, как много рук вырастает из тела этого дуба и как много пальцев на каждой руке? Вот он, символ твоей силы и счастья: силу дает тебе доброе имя, а счастьем награждает познание истины. Твой дух должен быть подобен дубу, ибо нет ничего крепче и здоровее. Все должно брать начало в одном корне, ибо таков залог постоянства и простоты. Сие есть древо Господа нашего, столь глубоко укорененное, что страх и ненависть, угрызающие бугристую кору, никогда не доберутся до сердцевины; а крона его вознесена на такую высоту, куда не досягнут ни злая зависть, ни жестокое честолюбие. Под сенью этого древа ты обретешь и покой, и защиту от палящих лучей нашего грубого мира».

«Твои наставленья и впрямь драгоценны: они изгоняют из моей души страхи и зависть. Благодарю тебя, жена, ибо ты и сама подобна древу».

«Какому же?»

«Тому, на котором отдыхает феникс. Ведь феникс на свете один, а значит, одно и древо, где он свивает себе гнездо».

Тут она взяла меня за руку и повлекла мимо ручья и леса в укромный уголок сада; там мы увидели лабиринт. По четырем углам его стояли четыре плодовых дерева, а вдоль аккуратно подстриженных живых изгородей тянулись заросли чабреца и мяты. «Теперь, – сказала она, —мы можем вступить в круг танцующих».

«Но разве здесь кто-нибудь танцует?»

Не отвечая, она повела меня по столь длинным и извилистым аллеям, что я скоро перестал понимать, куда мы стремимся. «Отринь смятение, – сказала она. – Сейчас тебе все откроется. Ведь мир и сам во многом схож с лабиринтом».

Наконец, после бессчетных извивов и поворотов, мы достигли просторной лужайки, где готовились к танцу мужчины и женщины; согласно обычаю, каждый выбрал себе партнера, а затем все они на моих глазах закружились поочередно в гальярде, куранте и паване. «Не думай, – сказала мне жена, – что это легкомысленная, непостоянная и падкая на различные веяния толпа, которая станет плясать под любую дудку. Эти люди избрали в жизни истинный путь, а разве можно найти для него лучший образ и подобие, нежели танец?» Я смотрел на танцоров и видел такие чудеса ловкости в оборачиваниях и подхватах, такие прыжки и подскоки, такие пируэты и кувырки, что не мог не рассмеяться: столь сладостно выглядели вращающиеся, порхающие и огибающие нас пары, что с моих плеч будто свалилось многотонное бремя. Я читал о тех духах, что под аккомпанемент волшебной музыки водят хороводы на прекрасных полянах и зеленых лугах, исчезая сразу же, едва к ним кто-нибудь приблизится; но здесь были представители человеческого рода, двигающиеся в ритме мировых сфер под звуки виол, скрипок, флейт, лютней, цитр, свирелей и клавесинов.

«Помнишь старинную песенку, что напевала тебе мать?» – тихо шепнула жена мне, замершему в удивлении.

«Да, – отвечал я, – она еще жива у меня в памяти.

Я дремлю и засыпаю,

Уношусь мечтами к раю…»

Тогда она взяла меня под руку и повела по другой аллее лабиринта, откуда мы вышли на яркий свет. «Взгляни, – сказала она, – на эти стези радости и счастья». Внезапно кругом заполыхали необыкновенные языки огня, вздымавшиеся высоко в небо и как бы горевшие неугасимо. «Ибо всякий, кто умирает и кто рождается, есть светоч, который нельзя задуть. Как от малой искры или от крохотного уголька возгорается великое пламя, так сияет наша земля в объятьях небесной тверди. Вот почему сверканье сего места ярче солнца, если ты только способен узреть его».

Затем я, к своему изумлению, увидел, что мы находимся в гигантской толпе: кто-то стоит рядом, кто-то вокруг, кто-то вверху, кто-то внизу, и самый лабиринт являет собою множество людей, в котором царят безупречный порядок и симметрия. Взоры их были устремлены на некое скрытое от меня зрелище, и я снова и снова слышал со всех сторон восторженные кличи, коими они выражали свою радость. «Куда они смотрят?» – спросил я у жены.