Адриан - Игорь Олегович Князький

себе память на века. Да и не забудем о реальной пользе множества по его воле построенных сооружений. И не только их. Основание новых городов тоже было благом для населения мест, где они по воле Адриана появлялись. Так, к примеру, на рубеже провинций Азия и Вифиния в Малой Азии в горной местности хозяйствовал разбойник Таллибер, с которым местные власти никак не могли справиться. Император основал здесь город своего имени — Адриана. Новая, упорядоченная городская община выправила положение. Ликвидация разбойничьего гнезда стала несомненным благодеянием для местного населения[678].

В отличие от современников дальние потомки строительные и архитектурные деяния эпохи Адриана не склонны оценивать высоко. Теодор Моммзен прямо писал: «II век — время, проникнутое не столько эллинистическими, сколько жалкими космополитическими тенденциями эпохи Адриана»[679]. Современник великого антиковеда и его соотечественник археолог Рейнгард Кекуле в своей статье «К истории греческого искусства» также высказывает весьма жёсткие суждения о достоинствах архитектурных и скульптурных памятников времён царствования нашего героя. Особо удручает немецкого учёного вклад Адриана в архитектурный облик Афин: «Адрианом был наконец окончен с необыкновенной роскошью Олимпион, храм олимпийского Юпитера в Афинах, начатый некогда Писистратом, продолженный только по повелению Антиоха IV Эпифана римским строителем Коссутием и долго ещё стоявшим в неоконченном виде до Адриана, который окончил его с невероятной роскошью. Около этого сооружения возникли Новые Афины, состоявшие из римских вилл… Но как ни прекрасно место под чудесными колоннами Олимпиона, как ни радовались этим постройкам сами горожане, как бы ни поучительны, как бы ни привлекательны они были во всяком другом месте, всё же, при всей исторической добросовестности и всём стремлении к общему историческому взгляду, нельзя отделаться от мысли, что в Афинах эти постройки не на месте, что они здесь чужие. Только сооружения и развалины эпохи Перикла не кажутся здесь чужими, а напротив, подчиняясь великой и благородной красоте аттического ланшафта, они украшают его; с ними связаны идеальные представления, которые мы носим в сердцах как драгоценное завещание истории греческих древностей… Более дикие формы принимает эклектизм при Адриане. При Траяне, не понимавшем искусство, но сильном характером и властью, искусство так же честно, дельно и полно характера, как и сам властитель, которого оно чувствует: это явление прекрасное. При меценатстве его преемника, дилетантствующего и претенциозного, искусство распадается на несколько различных направлений. Вкусы делаются многостороннее, и для возбуждения их требуются новые средства. Стили самых разных времён и народов воспроизводились рядом, вроде как в Мюнхене сопоставлены различные практические образцы различных стилей. Архаизм повернул далеко назад, дошёл до египетского искусства, произведениям которого придаются, впрочем, более мягкие формы. Адриану нравилось применять греческие формы в Египте и египетские в Италии. Насколько были способны тогдашние художники к изяществу, технике и изобретению и к чему они стремились в искусстве, мы видим на фигурах Антиноя, в статуях и барельефах. Но никакого здорового вида не имеют эти прекрасные, но мрачные и тяжёлые вещи. Правление Адриана, необыкновенно усилившее массу произведений и даже самую способность к производительности, служит в истории искусства только самой сильной и последней вспышкой. После всех этих усилий принципиального обновления через архаизм и эклектизм оставалось лишь одно — полный упадок»[680].

Достаточно строгим к искусству эпохи Адриана оказался и ХХ век. Вот оценка, данная замечательным знатоком античного искусства, русским учёным Глебом Ивановичем Соколовым: «Эклектическое и несколько наивное сопоставление эллинских и римских принципов можно видеть в громадном, сохранившемся в руинах храме Венеры и Рома, автором которого был сам император»[681]. А вот оценка Г. И. Соколовым скульптур Адрианового времени: «…образцы кажутся скованными, замкнутыми в границах своих форм»[682]. И ещё: «В годы Адриана почти исчезла физиономическая точность портретов, изменился характер изображения лиц. Скульпторы подчинялись общему новому направлению в искусстве с его преклонением перед эллинскими произведениями, в которых индивидуальности не оставалось места»[683].

Адриан, конечно же, не мог из своего II века предвидеть (он, правда, не догадывался, что это II век, полагая его IХ веком от основания Рима), что почти два тысячелетия спустя иные люди будут так строги и даже недоброжелательны к произведениям архитектуры, скульптуры и живописи, появлению на свет которых он всей душой, всей своей властью поспособствовал. Впрочем, мнения специалистов основной массе населения стран мира во все времена малоизвестны и вовсе не мешают миллионам и миллионам людей и в ХХI веке восхищаться культурным наследием эпохи, безусловно, великого императора.

Вернёмся к нашему герою, который, освятив в малоазийских провинциях ряд храмов своего имени и вдоволь налюбовавшись великолепной аркой, выстроенной в его честь в городе Атталии (современная Анталья), продолжил своё путешествие на Восток. В восточной части Малой Азии, в бывшем царстве, а ныне римской провинции Каппадокия, «он взял рабов, которые могли быть полезны для войска»[684]. Здесь мы очередной раз видим пример начавшейся постепенной варваризации римской армии. Адриан, собственно, и положил ему начало. Находясь в Каппадокии, за пределами которой уже начинался мир восточных царств, Адриан пригласил на дружескую встречу местных правителей и царей. Из соседей Империи принебрёг приглашением цезаря Рима один только царь Иберии (территория современной Грузии) Фарасман. Император сделал вид, что не заметил дерзости иберийского царька, и «когда к нему прибыли некоторые цари, он обошёлся с ними так, что тем, кто не пожелал прибыть, пришлось в этом раскаяться»[685]. Надо полагать, Адриан явил великую щедрость вкупе с приветливостью по отношению к восточным соседям Империи. Дерзость Фарасмана не повлияла на характер отношений между Римом и царством Иберия[686]. Доказательством этого служит сообщение Элия Спартиана: «В албанцах (население территории современного Азербайджана. — И. К.) и иберах он имел верных друзей, так как их царей он щедро одарил, хотя иные и отказались прибыть к нему»[687].

Вызывает интерес ещё одно сообщение Спартиана о посольстве к Адриану из глубин Средней Азии: «Цари бактрийцев отправили к нему послов с мольбой о заключении дружбы»[688]. Прежде всего, никакого Бактрийского царства ко времени правления Адриана уже не существовало. К началу новой эры остатки Греко-Бактрийского царства находились под властью кушан — одного из иранских племён. Под руководством царя Куджули Кадфиза они создали на развалинах Греко-Бактрии своё царство, подчинив в дальнейшем обширные территории современных Средней Азии, включая Хорезм, Афганистана, Восточного Туркестана (Синцзян), Пакистана и Индии вплоть до долины Ганга. Наивысший расцвет Кушанское царство переживало в правление «царя царей» Канишки (около 100–144). Следствием глубокого проникновения кушан в Индию стал перенос их столицы с берегов Согда (современная река Зеравшан в Узбекистане) в Пурушапуру (современный Пешавар в Пакистане). Кушаны не только сумели отбиться от китайцев, которые в 90-е