Шантарам - Грегори Дэвид Робертс

– Ты избил свою жену, пьяная скотина, и теперь она, возможно, умрет!

Он передал палку Джитендре, который нанес Джозефу удар по бедрам.

– Она умирает! Ты убийца! Ты убил собственную жену!

Джозеф закрывался от ударов руками, бросая взгляды по сторонам в поисках спасения. Джитендра опять поднял палку над головой.

– Ты бил жену все утро и выбросил ее обнаженной из хижины. Получай же, пьяница! Точно так же ты бил ее. Тебе это нравится, убийца?

Проблеск понимания мелькнул в затуманенном мозгу Джозефа, исказив его лицо гримасой ужаса. Джитендра отдал палку Прабакеру, и со следующим ударом Джозеф разрыдался.

– Нет! – вскричал он. – Это неправда! Я не сделал ничего плохого! О, что со мной будет? Я не хотел ее убивать. Господи боже, что со мной будет? Дайте мне воды! Воды!

– Никакой воды, – сказал Казим Али.

Наступила очередь Андхкары.

– Ты беспокоишься о себе, собака? А как насчет твоей несчастной жены? Что ты думал, когда избивал ее? И это не в первый раз, не так ли? Но теперь этому конец. Ты убил ее, и больше уже не будешь никого избивать. Ты подохнешь в тюрьме.

Палка вернулась к Джонни Сигару.

– Ты был очень храбр, когда бил свою жену, которая вдвое меньше тебя, такого бугая! Если ты такой герой, попробуй побить меня! Давай, возьми палку и пусти ее в ход против мужчины, ничтожный гунда.

– Воды… – жалобно простонал Джозеф, в слезах скорчившись на земле.

– Никакой воды, – непреклонно бросил Казим Али, и Джозеф опять потерял сознание.

Когда Джозефа растолкали в очередной раз, он пробыл на солнце уже два часа. Он кричал, чтобы ему дали воды, но получал только дару. Он хотел оттолкнуть протянутую бутылку, но жажда была слишком сильной, и он схватил бутылку трясущимися руками. Как только жидкость полилась на его воспаленный язык, Джозеф получил новый удар палкой. Он уронил бутылку; жидкость потекла из его рта по заросшему щетиной подбородку. Джонни поднял бутылку и вылил остатки пьянице на голову. Джозеф вскрикнул и опять хотел убежать на четвереньках, но его вернули. Джитендра, взяв палку, шлепнул ею Джозефа по заду. Джозеф принялся вопить, стонать и рыдать.

Казим Али, сидевший в тени на пороге одной из хижин, подозвал к себе Прабакера и распорядился, чтобы послали за друзьями и родственниками Джозефа, а также родственниками Марии, его жены. Прибывшие сменили уставших молодых людей, и начался новый круг мучений Джозефа. В течение нескольких часов его друзья, соседи и родственники по очереди поносили его и колотили той же палкой, которой он так безжалостно избил жену. Били Джозефа больно, но так, чтобы не нанести серьезных увечий. Наказание было суровым, но не выходило из границ разумного.

Я ушел в свою хижину, несколько раз возвращался, а экзекуция продолжалась. Многие обитатели трущоб, проходившие мимо, останавливались, наблюдая за этой сценой. Люди по желанию вставали в круг карателей и покидали его. Казим Али сидел на том же месте с суровым выражением, не отводя взгляда от происходящего и следя за тем, чтобы наказание вершилось непрерывно, но не было чрезмерным.

Джозеф еще дважды терял сознание. Когда, наконец, избиение прекратилось, он был сломлен. В нем не осталось ни озлобленности, ни способности сопротивляться. Он рыдал, снова и снова повторяя имя своей жены:

– Мария, Мария, Мария…

Казим Али поднялся и подошел к Джозефу. Наступил момент, ради которого и проделывалось все предыдущее. Казим кивнул Виджаю, и тот принес из ближайшей хижины теплую воду, мыло и два полотенца. Те же люди, которые избивали Джозефа, теперь вымыли его лицо, шею, руки и ноги, причесали его и дали питьевой воды. Они впервые за последние часы заговорили с ним ласково, обнимая и похлопывая по плечам. Ему объяснили, что если он раскаивается в своем поступке, то его простят и помогут ему. Все по очереди подходили к нему, чтобы он коснулся их ног. На него надели чистую рубашку и усадили, заботливо поддерживая. Казим Али присел на корточки напротив Джозефа и заглянул в его налитые кровью глаза.

– Твоя жена, Мария, не умерла, – сказал он мягко.

– …Не умерла? – тупо переспросил Джозеф.

– Нет, Джозеф, она очень сильно пострадала, но осталась в живых.

– Господи, благодарю тебя! – воскликнул он.

– Твои родные и родные твоей жены договорились, как с тобой поступить, – произнес Казим медленно и твердо. – Но прежде всего скажи, ты сожалеешь о том, что ты сделал со своей женой?

– Да, Казимбхай, – заплакал Джозеф. – Я сожалею, я так сожалею…

– Женщины решили, что ты не должен видеть Марию в течение двух месяцев. Она в очень тяжелом состоянии. Ты чуть не убил ее, и ей нужны эти два месяца, чтобы поправиться. Ты же в это время будешь ежедневно работать больше, чем обычно, а заработанные деньги будешь копить. И разумеется, ни капли дару или пива, ни чая, ни молока, – ты не будешь пить ничего, кроме воды. Это будет часть твоего наказания. Понятно?

Джозеф слабо помотал головой в знак согласия:

– Понятно, да…

– Ты должен также знать, что мы даем Марии право отказаться от тебя, если она захочет. Если она решит по истечении двух месяцев развестись с тобой, я помогу ей в этом. Но если она останется с тобой, ты отвезешь ее отдохнуть в прохладные горы на те деньги, которые заработаешь в это время. Находясь с женой в горах, ты обдумаешь все, что произошло по твоей вине, и постараешься преодолеть зло в себе. Иншалла, ты сможешь обеспечить счастливое и достойное будущее для себя и своей жены. Так мы постановили. Это все. Теперь иди, поешь и ложись спать.

С этими словами Казим Али встал и удалился. Друзья Джозефа помогли ему подняться и проводили домой. Хижину к этому моменту прибрали, все вещи Марии и ее одежду унесли. Джозефу дали гороховой похлебки с рисом. Поев немного, он улегся на свой тонкий матрас. Два его друга, сидя рядом, обмахивали его зелеными бумажными веерами. Джонни Сигар подвесил окровавленную бамбуковую палку на столбе возле хижины Джозефа, чтобы все могли ее видеть. Там она должна была оставаться в течение всего двухмесячного исправительного срока.

В одной из хижин неподалеку включили радио, и мелодия индийской любовной песни поплыла над закоулками и канавами поселка. В другой хижине плакал ребенок. На том месте, где недавно проводилась экзекуция, ковырялись в земле и кудахтали куры. Слышно было, как где-то смеется женщина, играют дети, торговец браслетами зазывает покупателей своей неизменной присказкой: «Браслет – это красота, вся красота мира в браслетах!»

Мир и порядок в трущобах были восстановлены; я направился кривыми проулками в свою хижину. С причала Сассуна возвращались домой рыбаки с корзинами, полными морских запахов. Навстречу им – доказывая, что жизнь в трущобах не обходится без контрастов, – шли продавцы благовоний, наполняя воздух ароматами сандалового дерева, роз, жасмина и пачулей.

Я думал о том, чему стал свидетелем в этот день, о том, как двадцать пять тысяч жителей этого селения-государства сумели организовать свою жизнь без участия полиции и прочих правоохранительных органов, без судебных приговоров и тюрем. Я вспомнил слова, сказанные Казимом Али несколько недель назад, когда Фарук и Рагхурам в наказание за свои грехи работали целый день в туалете, привязанные друг к другу. Вымывшись после работы горячей водой и надев чистые набедренные повязки и рубашки, они предстали перед собранием своих родных, друзей и соседей. Ветер с моря раскачивал уличные фонари, и отблески огня перескакивали из одних глаз в другие, а по тростниковым стенам хижин метались тени. Казим Али огласил решение, вынесенное представителями двух основных индийских религий: в наказание за свою религиозную распрю мусульманин Фарук должен был выучить наизусть одну из индуистских молитв, а Рагхурам – одну из мусульманских.