Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия - Игорь Оболенский

Дети у Чингиза Торекуловича выросли достойными людьми. Дочь, Ширин Айтматова, является депутатом парламента Кыргызстана, сын Аскар несколько лет возглавлял МИД страны.

Относительно недавно Ширин Айтматова сообщила сенсационную новость — в кабинете отца была обнаружена рукопись неопубликованного романа под названием «Земля и флейта».

Его герой — участник строительства Большого Чуйского канала, возведенного в Киргизии в 40-х годах прошлого века. Согласно замыслу автора, мужчина обнаруживает большую статую Чуйского Будды. Айтматов описывает жизнь своего уже постаревшего героя, которому остается только вспоминать — о молодости и девушке, которую встретил на той стройке.

По словам Ширин, роман не был опубликован, так как это была «слишком раскрепощенная проза» для тех лет. Хочется верить, что придет время и мы сможем познакомиться с этой работой советского классика.

Не могу сказать, что Айтматов является моим любимым писателем. Мне, скорее, ближе сценарные работы писателя — многие его произведения были экранизированы. С «Первого учителя», например, началась кинокарьера режиссера Андрея Михалкова-Кончаловского.

Конечно же, направляясь на беседу со знаменитым писателем, я взял с собой книгу его повестей. Попросил подписать. И задал еще несколько вопросов.

— Чингиз Торекулович, можете назвать своих любимых писателей?

— Пожалуй, Эрнест Хемингуэй. Люблю Маркеса и Пруста. А из советской литературы мне очень дорог Фаз иль Искандер.

— На каком языке вы пишете? На русском?

— И на русском, и на киргизском.

— У вас никогда не появлялось желания как-то изменить свою жизнь?

— Трудно сказать. Мне уже немало лет, пора подводить итоги. Я доволен своей жизнью. Чего бы мне хотелось? Иметь хотя бы шесть месяцев в году для сосредоточенной работы над текстами.

— А вы как пишете, от руки?

— К сожалению. Сам себе обещаю, что настанет время, когда я наконец освою компьютер. Пока жеяс ним не то чтобы на «вы». Я кланяюсь ему как чему-то неизведанному.

— Вы человек верующий?

— В какой-то степени. У меня свое понимание религии, и слепого поклонения Богу я не разделяю. Все должно иметь разумную основу, объяснение. Знаете, меня за границей очень удивило отношение к церквям. Когда в них не проводится служба, храм может быть использован как зрительный или концертный зал. Однажды в Германии встречи с читателями происходили именно в церкви. Очень непривычно. Под конец одной из бесед ко мне подошел молодой человек и передал книгу: «Это ваши романы на сорбском языке». Я поблагодарил за подарок и сказал, что мне приятно иметь читателей в Сербии. «В Сорбии», — поправил меня юноша. Оказывается, есть такой народ — сорбы, немногочисленный, но со своим языком, культурой. Если мои книги доходят туда и обретают своих читателей, значит, жизнь прожита не зря. Думаю, судьба своей благосклонностью меня не обделила.

Мы проговорили не так долго. Чингиз Торекулович был большим писателем, но отличался крайним немногословием.

На другой день Айтматов уезжал из Москвы. Опять к себе в Бельгию.

Прошли годы, приближался восьмидесятый день рождения классика. Об Айтматове снимали документальный фильм. Он принимал в съемках участие. И вдруг ушел.

Но его пребывание в этом мире не прошло бесследно.

Я помню не только его романы и повести. Но и пронзительное высказывание: «Среди всевозможных встреч и разлук хоть раз в жизни случается то, что не назовешь иначе, как встречей, ниспосланной Богом. Но как велик риск. Ведь исход встречи зависит уже не от Бога, а от самих людей».

В августе 1932 года в Московском горкоме (МГК) партии состоялось необычное совещание. Пожалуй, впервые сюда вызвали всех мало-мальски значимых руководителей музыкальных организаций столицы.

В повестке дня значилось два вопроса:

1. Подготовка к новому учебному году

2. Разное.

Первый пункт обсудили сравнительно быстро.

Второй — еще быстрее.

— Есть мнение, — стоящий на трибуне один из секретарей МГК многозначительно поднял палец кверху, — пересмотреть программу обучения наших школьников и студентов, а также внести изменения в репертуар театров и филармоний. А именно — навсегда вычеркнуть из славного списка выдающихся социалистических, — тут докладчик запнулся, — ну и русских, то есть недостойных называться советскими, композиторов позорное имя Сергея Рахманинова, чье так называемое творчество есть отражение загнивающего мелкобуржуазного духа, особенно вредного в условиях острой борьбы на музыкальном фронте. На этом, товарищи, все. У кого вопросы? У вас?

— Да. Чайковского играть можно? Рахманинов же дружил с ним, называл своим учителем. Не пришло еще время и с ним разобраться? А то прямо засилье какое-то.

— По поводу товарища Чайковского никаких распоряжений не поступало. Его фамилии в «Нью-Йорк тайме» под призывом к Госдепартаменту США воздержаться от закупки советских товаров в знак протеста против якобы незаконных арестов, происходящих в СССР, кажется, не было. Но я прикажу еще раз перечитать письмо 110 эмигрантов.

Может, пропустили.

А в это время на веранде роскошной виллы «Сенар», названной по первым буквам имен хозяев (СЕргей и НАталья Рахманиновы), неподалеку от Люцерна, сидели двое.

— Сережа, ты знаешь, что тебя запретили исполнять в России? — спросила женщина.

Но собеседник — худой, коротко стриженный господин лет шестидесяти — кажется, не слушал ее. Сосредоточенно глядя на газетный лист, он отпивал маленькими глоточками свой любимый кофе со сливками и молчал. Наконец газета была отложена в сторону.

— России больше нет, Наташа. Я, кажется, повторяю это тебе по тысяче раз на дню. Есть страна, которой правит кучка красных бандитов. И их мнение меня абсолютно не интересует. К тому же денег за исполнение моих произведений в России все равно не отчисляют.

— Ага, вот и проговорился. Ты сам назвал Советский Союз Россией. А мне выговариваешь.

— Прекрати ловить меня на слове. Я всегда делал, делаю и буду делать только то, что считаю нужным.

Женщина чуть заметно улыбнулась. Спорить с мужем она не собиралась. Тем более когда он вновь коснулся своей больной темы — денег.

— Понимаешь, Наташа, — говорил когда-то юной девушке ее симпатичный кузен. — У всех людей существует только три сорта дел: сердечные, денежные и служебные. Когда я с тобой, за первый сорт мне покойно. А вот за второй.

Со времени того разговора мало что изменилось. Вопрос денег всегда занимал Рахманинова чрезвычайно.

— Я только и думаю о том, как бы получить и где бы достать. И реже — как бы отдать, — признался однажды композитор своему другу Шаляпину.