Гадалка для холостяка - Анна Белинская

выхватил неслабых затрещин.

— Не сломал? — киваю на кисть пацана. Он смотрит на меня так, что я чувствую себя виноватым от того, что ему не удалось мне как следует врезать.

— Пошел ты, Илья Иванович, — цедит сквозь зубы.

О, как! Интересно.

Складываю руки на груди.

В принципе я понимаю, за что получил и рыцарство пацана одобрямс, но хотелось бы знать поточнее, чем обязан переходу на «ты».

Выжидательно опираюсь поясницей о стол:

— Обоснуй.

— Я на вас заявлю, — плюётся толстяк, возвращая между нами субординацию. Он стоит от меня на расстоянии десятка шагов и правильно делает. Потому что у меня уже внутри всё протестует. — Вы сядете! — орет, но не так уверенно, как влетел сюда несколькими минутами ранее.

Молчу и даю пацану высказаться. У него накипело, а у меня кипит.

— Я всё видел. Я буду свидетельствовать, — задирает подбородок и поправляет очки на переносице. Мне порядком начинать надоедать его монолог, но дослушать все-таки хочется. — Думаете, вам все можно и простительно? Я не оставлю вас безнаказанным. У меня сестра в прокуратуре практику проходила, — довольно выплевывает пацан. Я не совсем понимаю его логику, но допустим.

— Авдейкин, ближе к делу, — устало прошу.

— Я Мавдейкин! — оскорблённо поправляет.

— Без разницы. В чем претензия? Много слов, но мало конструктива.

— Самодур! — вскрикивает Авдейкин и затыкается. Это выглядит мило. Будто он давно хотел мне это сказать, и у него подвернулся удачный шанс.

— Принимается. Дальше.

Пацан мешкает и тушуется.

— Да? — неуверенно уточняет, пораженный моей снисходительностью. — Тогда… сволочь! И…

— Достаточно, — пресекаю. Разошелся. — Теперь к делу.

Потливый согласно кивает.

— Вы… вы совратили Решетникову Яну, наигрались с ней и заставили забрать документы из института, чтобы никто ни о чем не узнал. Но я всё знаю, — задирает нос, но выглядит не убедительно. — И у вас ничего не выйдет.

А вот сейчас поподробнее…

— Что я заставил Решетникову сделать? — отталкиваюсь от стола и надвигаюсь на парня, потому что внутренний червяк уже начал грызть мою совесть.

— З-забрать ддд-документы… — Авдейкин пятится назад, врезаясь бедром в парту.

В два крупных шага оказываюсь напротив его потного лица. Толстяк нервно сдувает сальную челку с лица и отводит корпус назад, выставляя вперёд ладони, защищаясь. Его широкая дряблая грудная клетка судорожно вздымается.

— Я не понял. Ты можешь не мямлить, а нормально сказать? — рявкаю пацану в лицо, не собираясь его трогать. Тот зажмуривается и трясется зайцем. — Послушай, Мавдей…

— Я Авдей.

— Без разницы. Говори.

Но пацан зашуганно жмется, и я решаю отойти от него на несколько шагов назад, потому что таким образом ничего от него не добьюсь. Его рыцарская бравада закончилась.

— Я… я только что разговаривал с Яной, — киваю, требуя продолжения. — Она сказала, что больше в институт не придет, потому что забрала документы по личным обстоятельствам. Я был на кафедре и мне подтвердили, что Яна отчислена. И… и я сразу понял, по каким личным…

— Твою мать… — перебиваю пацана. Меня не колышет, что он там понял.

Обхватываю ладонью шею сзади и жестко сжимаю затылок. Мне становится трудно дышать.

Запах пота и страха пацана поднимают тошноту.

Схавал, нагнутый неблагородный лев? Доволен?

Оценки ей твои, значит, сдались?

Потешил своё гнилое эго?

Поздравляю, Миронов, ты всё просрал.

В моей груди болезненно давит, будто легкие свернулись и не в состоянии расправиться.

Чувство тревоги о том, что я не успел, завязывает руки в узлы.

— Где она сейчас?

— Кто? — непонимающе хмурит брови толстяк.

— Авдейкин, не тупи, — раздражаюсь.

— Яна? Я… я не знаю. А вы что…

— Слушай, Мавдей, — подхожу к пацану и подцепляю за локоть. Потливый вздрагивает и с ужасом смотрит на мою руку. — Да не дрейфь, — подбадриваю. — У меня сейчас должен быть семинар у второкурсников. Ты парень умный, — стряхиваю с его плеч перхоть, — справедливый, — выгибаю бровь, на что замечаю, как паренек расправляет хвалебно грудь, — поэтому назначаю тебя своим ассистентом, — хлопаю торжественно по плечу. — Готов взять на себя ответственность и провести семинар у второкурсников?

— Что? — расширяются глаза у Авдейкина. — Вы серьезно, Илья Иванович?

— Абсолютно, — киваю.

— Вместо вас? — неверующе уточняет.

— Точно.

Глаза пацана сияют самодовольным, тщеславным блеском. Отлично.

— Я готов, Илья Иванович! — отчеканивает точно военную присягу. — А что они сейчас проходят? — моментально включается в дело толстяк.

— Разберетесь. Работай, коллега, — ободряюще стучу по спине.

Пацан срывается с места и, схватившись за дверную ручку, оборачивается:

— Спасибо, Илья Иванович!

— Давай, — отвечаю на благодарность. — И, Мавдей, — пацан внимательно слушает, принимая свое новое имя с честью, — о нашем разговоре никому. Мне не нужен болтливый ассистент в будущем, понял? — выразительно выгибаю бровь, давая понять, что планирую прибегать к его замещению и в дальнейшем.

— Понял, Илья Иванович, — забыв причину своего появления здесь, пацан вылетает из аудитории воодушевлённо.

Пфф…

С первым, кажется, разобрались, но это было не сложно.

Самое главное начинается сейчас.

Прихватываю телефон со стола и ключи от машины. Размашистыми шагами пересекаю холл, набирая при этом Яну. Она не отвечает ни сейчас, ни потом, когда несусь по проспекту в сторону единственного места, где надеюсь ее отыскать.

Монотонные гудки в трубке подгоняют, заставляя нарушать дорожные знаки.

Я не знаю, что буду делать, если ее не окажется дома. На этот случай у меня плана нет.

Глава 42. Разоблачение, наказание и прощение

Она стоит как особист, уперев руки в бока. Ровно на том же месте, где в прошлый раз я отправил ее в сад. Неизменное красное ведро висит на сгибе локтя и, кажется, оно полное. Это хороший знак.

— Явился, — презрительно фыркает соседка Яны. Закатываю глаза и пытаюсь сдержаться, чтобы не послать её туда, куда, очевидно, она не дошла. Эта «милая» женщина здесь ежеминутно дежурит или просто я такой везучий? Она достала уже, эта чокнутая. — Уже выпустили? Надо было им подольше тебя подержать. Бандюган проклятый.

Блин.

Сегодня я определённо звезда дня.

Устало выдыхаю.

Возможно, я бы послушал о себе того, что не знаю, но в условиях критичного цейтнота,