Увези меня на лимузине! - Анна Ольховская

И больше меня не интересовало ничего: ни суета вокруг нас, ни лежащий физиономией вниз тот самый детина, что был за рулем, ни размазывающая по лицу разжиженную слезами косметику незнакомая девица.

Я соединилась наконец с оторванной частичкой меня, и отнять ее не смог бы никто.

А никто и не пробовал.

Нас подняли, осторожно посадили в машину, отвезли вначале в больницу, где мне наложили гипс на сломанную руку. А потом Сергей Львович забрал нас домой.

Осмотр врача, совмещение костей, наложение гипса – во время всех, кроме рентгена, процедур Ника была со мной. Врач начал было возмущаться, но Сергей Львович что-то тихо сказал ему, и тот смирился. Тем более что ребенок совсем не мешал, дочка лишь держала меня за здоровую руку, которую иногда гладила и приговаривала:

– Котя боли, мама не боли.

В американском фильме это вызвало бы умилительное «о-о-о!», наши медики лишь добродушно улыбались.

Шура с Любаней дожидались нас в больничном холле. Ника стойко перенесла расцеловывание и тисканье двух заплаканных теть. А серьезное – «пасибо, Сура, пасибо, Луба» – вызвало столь бурный восторг и слезопад, что окружающие начали оглядываться.

Получив персональное приглашение на празднование первого в жизни моей дочуры дня рождения, два шумных и употевших ангела-спасителя убыли по домам.

Как и мы с Никой.

Быль о том, как нас встретили дома у Левандовских, будет передаваться из поколения в поколение. Даже вид моей загипсованной руки смог снизить накал восторга лишь на полградуса.

Ника топала по квартире, не выпуская мою руку, щебетала, смеялась. Она обшарила все уголки, словно искала что-то. Или кого-то?

Но о Мае не спросила ни разу.

А утром дочка снова стала заторможенной и вялой. Правда, ходить, самостоятельно кушать и проситься на горшок она не разучилась. Но… Глазенки опустели, смех исчез, щебет – тоже.

Ничего, справимся! Теперь – справимся.

Прошло две с половиной недели. Круги по общественному мнению, вызванные падением мешка с нечистотами, предназначенного Гнусом для меня, давно исчезли. К следователю я съездила пару раз вместе с адвокатом, на этом все и закончилось.

На улице я могла появляться совершенно спокойно, поскольку узнать в седой загипсованной тетке прежнюю Анну Лощинину мог только ясновидящий. Шумиха в средствах массовой информации без подпитки затихла быстро.

Зато к списку преступлений Гнуса добавились покушение на меня и похищение моего ребенка. Чтобы окончательно прояснить ситуацию, я настояла на проведении экспертизы ДНК, в которой приняли участие Сашины дети. Разумеется, Ника их родственницей не являлась.

Рука моя срасталась хорошо, к двадцать первому декабря, дню рождения дочери, гипс обещали снять.

Празднование первого дня рождения Ники приобретало угрожающие размеры. Мало того, что Ирина Ильинична с Катериной развернули широкомасштабные действия по подготовке этого события, подключились еще и Шурочка Лапченко сотоварищи. Клуб поклонников творчества Алексея Майорова не мог остаться в стороне. Вся их любовь и преданность гигантским цунами нависли над головой дочери их кумира.

А еще мне с трудом удавалось удерживать разгневанную Шуру от проведения акций протеста в виде забрасывания просроченными продуктами, улюлюканья и оскорбительных выкриков в отношении Ирины Гайдамак. Мадам по-прежнему жила в квартире Алексея и, насколько мне было известно, активно продвигалась в сторону узаконивания своего нахождения там.

Ирина действительно была беременна, ее положение приобрело визуальное подтверждение. И это обстоятельство весьма способствовало осуществлению замыслов девчушки из Конотопа. Для проведения экспертизы ДНК материала не было, а перед смертью Алексей Майоров лично признал перед миллионами телезрителей свое отцовство.

Связать Ирину с Гнусом по-прежнему не удавалось, сам же Гнус исчез.

Двадцатого декабря я проснулась от того, что кто-то настойчиво пытался открутить мне нос. Так, похоже, Кузнечик развлекается. Вот ведь вредина!

– Инга, совесть есть? – сонно проворчала я, не открывая глаз.

– Мама, ехать!

Видели, как выскакивает механический чертик из коробочки? А выпученные глаза чертика помните?

Вот так же подскочила на кровати и я. И глазки были точно такие же, ошарашено рассматривавшие сосредоточенную Нику.

Она снова была прежней. Что влияло на девочку, почему она то уходила куда-то, то возвращалась – я не знала. Но Ника вернулась снова, а дальше я не заглядывала.

– Лапка моя родная, доброе утро! – я затащила ребеныша в кровать и уткнулась носом в теплую шейку. – Как ты спала, что снилось?

– Мама! – девочка подняла ручками мое лицо и серьезно посмотрела в глаза. – Ехать. Сейчас.

– Да куда же, малыш?

– Туда! – она махнула в сторону окна. – Где папа.

– Ты хочешь к папе? – изображение задвоилось, мешали слезные помехи. – Так скучаешь?

– Да, – тихо прошептала девочка и вытерла ладошками мои слезы. – Ехать!

– Хорошо, Никусь, попросим дядю Витю или дядю Артура отвезти нас на кладбище.

– Неть! – дочка возбужденно подпрыгнула. – Папа неть там! Ехать лес!

– Ты хочешь туда, где папа… – я запнулась, не хотелось договаривать «погиб». – Где папы не стало?

– Да, – кивнула Ника. – Ехать!

– Солнышко, но к чему такая срочность? У тебя завтра день рождения, гости придут, а туда ехать довольно долго, да еще и снег в ночь выпал вон какой! К тому же сами мы не можем, надо просить кого-нибудь отвезти. Пусть хотя бы дороги расчистят.

– Неть! – на этот раз слезы задрожали в серо-карих глазах дочки. – Ехать! К папе! Сейчас!

И ребенок заплакал. Это не был оглушительный рев маленькой капризули, это были слезы настоящего горя. И тоски.

М-да, праздновать день рождения в таком настроении вряд ли получится. Необъяснимое поведение дочери вносило свои коррективы в ближайшие планы. А вдруг она снова уйдет, станет вялой и безразличной?

Нет уж, дудки с пистолетами. Не нужен нам такой сомнительный праздник.

А еще…

Я тоже не могу без тебя, Лешик. Стараюсь научиться жить без тебя, но ничего не получается. И тянет, неудержимо тянет туда, где я почувствовала твое присутствие.

Значит, надо ехать.

– Что случилось? – в комнату заглянул встревоженный Сергей Львович. Он, похоже, уже собирался уходить, форменная шинель сурово смотрела на меня блестящими пуговицами. – Почему наша лапушка плачет?

– Деда! – Ника слезла с кровати и пошлепала к замершему от неожиданности Левандовскому. – Ехать!