Ночной мороз - Кнут Фалдбаккен

Сам Валманн с нетерпением ждал окончания церемонии. Он торопился домой к Аните. Она пошла на поправку, но стукнулась головой о дверцу шкафчика в ванной, упала и потеряла сознание. Этого оказалось более чем достаточно. Валманн приступил к своим обязанностям медбрата со смешанными чувствами. Стаканчик с таблетками и ведерко у кровати вызывали неприятные воспоминания. Но сейчас все было, конечно, совсем по-другому, у него даже возникло чувство, что Анита немножко капризничала, чтобы привлечь к себе его внимание.

На работе он был занят выяснением обстоятельств пожара в хижине, в том числе тем, что нужно или не нужно сообщать прессе. Многое надо было привести в порядок после сольного выступления Трульсена в начале недели, впрочем не выкладывая слишком много подробностей. В деле Хаммерсенгов было много деталей, которые могли представлять собой лакомый кусочек для бульварных газетенок.

Теплый ветерок относил голос пастора за пределы кладбища с однообразными надгробиями. Большинство из них напоминало полуметровые куски мыла, сделанные из камня. Валманн непроизвольно посмотрел в ту сторону, где была похоронена Бет. Он еще не успел побывать здесь и убрать могилу после зимы. На могилах рядом были посажены в свежую землю анютины глазки, они, конечно, замерзнут, как это всегда бывает с цветами, посаженными до первого июня. Валманн дал себе обещание, что сделает все до семнадцатого мая, чтобы соблюсти приличия.

С того места, где он стоял, виднелась крыша виллы Скугли. Расстояние было не больше двухсот-трехсот метров. За домом еще виднелся небольшой участок леса, в то время как земля, пригодная для обработки, пала жертвой безумной строительной гонки. Он заметил одинокую фигуру среди деревьев. В этом не было ничего удивительного, ибо лесной массив Сосновой горы давно уже стал излюбленным местом прогулок для местных жителей и старые лесные тропинки превратились в утоптанные туристские тропы. Стар и млад, целые семьи и группы пешеходов-любителей бродили по этим лесным дорогам. А коммуна расчистила и обустроила места для привалов. Однако фигура, которую заметил Валманн, вовсе не была похожа на обычного туриста. Валманн прищурился. Человек пробежал немножко и остановился, постоял, затем побежал вновь, вернулся и снова застыл. Странная манера бегать трусцой, подумал Валманн и по фигуре определил, что это женщина. На ней было надето короткое пальто, а на голове была… да, прозрачная накидка. Лесная нимфа, подумал Валманн, только этого нам не хватало! На лесной опушке она снова остановилась, бросила взгляд на группу людей, собравшихся на кладбище, и затем обняла руками ближайший ствол дерева.

Валманн постепенно отделился от похоронной процессии, бросая извиняющиеся взгляды направо и налево, и неторопливо направился в сторону опушки. Он вдруг понял, кто эта женщина. Он шел не торопясь, чтобы не спугнуть ее. Однако она спокойно стояла, обняв руками ствол и прижавшись подбородком к коре, как будто ждала кого-то. Или она вообще его не видела. Однако когда он подошел к ней вплотную, она сказала, не отрывая глаз от группы людей, стоявших у вырытой могилы.

— Не надо было бы хоронить их всех вместе.

Валманн не нашелся что ответить и сделал вид, что эти слова были началом обычной беседы.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Я хочу сказать, что Клаус не должен лежать в земле вместе с ними. Так он никогда не успокоится, мой бедный рыцарь.

— Ты — Ханне, — произнес он, пытаясь вложить в эти слова как можно меньше драматизма.

— А ты — Юнфинн, — ответила она. — Я тебя помню, а ты меня нет. Никто не запоминает маленьких девочек. А те помнят взрослых мальчишек. Как ты меня узнал?

— Мы искали тебя. — Он решился на эти слова, поскольку она не выглядела испуганной. — Полиция хотела бы переговорить с тобой.

— Я не боюсь полиции.

— Речь идет об этих смертях.

— Я догадалась.

— У нас по-прежнему много вопросов.

— Это понятно. Люди всегда впадают в растерянность, когда судьба настигает кого-то и требует справедливости. Они не видят связи.

— Вот об этом мы и хотели с тобой поговорить.

— Я знаю только то, что я знаю, — ответила она.

Валманн несколько расслабился. Он уже не боялся, что она вот-вот разожмет свои объятия и скроется в чаще, как лесная фея. Впрочем, на близком расстоянии она вовсе не походила на эфирное создание. Ханне Хаммерсенг превратилась во взрослую даму, и свободное пальто делало ее фигуру еще более объемной. Когда она встряхнула головой и накидка соскочила, Валманн увидел ее очень короткую стрижку. Она смотрела ему в глаза пристальным взглядом и говорила ясно и отчетливо, но как-то нараспев, словно повторяя заученный текст.

— Где ты живешь? — спросил он.

— С дикими розами, — ответила она. — Я сама превратилась в дикую розу. Это меня и спасло. Меня чуть не погубили зло и ненависть. Меня спасли дикие розы.

Валманна вдруг осенило:

— Ты имеешь в виду театральную труппу?

— Ну конечно. Мы разыгрываем боль. Учимся не сопротивляться. Это помогает. И это производит впечатление. Все переживают боль. И всем есть чему поучиться в Театре боли. К нам приходят много зрителей.

Валманн вспомнил, что читал в одной газете про этот театральный коллектив, обитавший в старом крестьянском доме недалеко от поселка Танген, где они давали представления. Руководитель труппы, выходец из Ирана, считался у них кем-то вроде гуру. Местное население считало их сектой и сторонилось. Валманн подумал, что должен был раньше об этом догадаться, когда Гудрун Бауге жаловалась на то, что в окрестностях много хиппи. Но эта мысль как-то затерялась среди множества других конструктивных идей в этом хаотичном расследовании.

— Ты встречалась со своим братом? — спросил он.

— Мы с Клаусом всегда поддерживали контакт, — ответила она, и ее лицо снова засияло. — Когда я была маленькая, я спала в его кровати. Он единственный, кто меня любил. Но он был слишком слаб, чтобы спасти меня. Он писал мне все время, пока плавал на своих судах, так что я всегда знала, в каких широтах он находится.

— А что, Клаус Хаммерсенг работал на судах?

— И избороздил все океаны.

— А кто такая Сара? Ты ее знала?

— Сара ухаживала за мной, когда мне было очень плохо, — ответила она, сморщив лоб.

— Ты была больна?

— Сейчас я здорова! — Она вновь улыбнулась.

— И ты больше не нуждаешься в ней?

Ханне опять сморщила лоб.

— Сара бывала очень доброй и очень злой. Именно Сара пробудила во мне Кали.

— Кали?

— Богиню войны и мести. Богиню разрушения. Знаешь, Юнфинн, во всех нас есть что-то божественное. И именно от человека зависит, какое божество возобладает.

— Каким божеством ты хотела бы быть?

Валманн был зачарован, почти околдован ее манерой говорить. Ему уже не показалось это странным. Может, именно так они и общались в этой труппе — говорили речитативом и притчами?