Александра. Клан - Татьяна Кис

— Оставь ее. Можешь идти, — я дождалась, пока очередной раб покинет кабинет, и обратилась к Шейбану. — У нас все нормально?

— Да. Люди Стая следят за порядком в мэрии. Мы позволили всем вернуться к своим делам, только пока не покидая здания. Ну и оружие вернем позже. Все тихо.

Я кивнула Шейбану, показывая, что все услышала. И перевела взгляд на девочку-рабыню. Высокая, как и все здесь, но худенькая невероятно! Кожа бледная, синяки под глазами, волосы тусклые. Губы плотно сжаты в тонкую линию, глаза смотрят в пол. А вот! Почувствовала, что я на нее смотрю — глянула быстро из-подо лба, и снова с пол. Разглядеть, что у нее во взгляде не успела, но вся ее поза очень замкнута, натянута. Нервничает? Боится?

— Подойди.

Снова быстрый взгляд: убедилась, что это ей, и немного приблизилась.

— Как тебя зовут?

— Саира, — посмотрела быстренько на меня, и неуверенно добавила: — гера.

А она молоденькая. Даже очень.

— Давно ты у градоначальника?

— Сегодня первый день.

— А в рабах?

— Полтора года.

О как. Свободной значит была…

— И как ты в рабство попала?

— Отчим продал. Как мать умерла, а он второй раз женился, я лишней стала.

Я слышала, что такое бывает… но как-то не верилось.

— Тебе еще нет шестнадцати? — спросила я очевидное. С шестнадцати тут молодые люди уже считаются почти совершеннолетними. Несут ответственность за себя и свои поступки, могут официально устроиться работать, ну и родственники их продать не могут. Почти взрослые, но не совсем. Должны быть взрослые родственники, которые якобы являются наставниками и проводниками во взрослую, серьезную жизнь. Без их одобрения нельзя, например, жениться или приобретать недвижимость. До двадцати одного года, но эти законы очень размыты. И трактуют их обычно довольно свободно… в некоторых вопросах. Но продать не смогли бы уже.

— Мне недавно исполнилось пятнадцать, гера.

— Ну и как тебе тут? Хочешь остаться у градоначальника?

Она вскинула на меня свой взгляд озлобленного и обиженного ребенка, и снова уставилась в пол. Лишь губы сильнее сжала.

— Ну а чего тогда не хвалишься? Может я бы тебя себе забрала?

И так заберу. Не знаю правда еще как, но и оставить ее тут уже не смогу. Помимо того, что я даже не хочу думать зачем она градоначальнику — на уборщицу, слугу или тем более помощника, она не походила. Она еще и так похожа на мою Машку. Это как знакомого в беде бросить! Вот такой своеобразный привет с Земли, глядя на который в груди что-то сжимается. И больно и не хочется прекращать смотреть… Дом, дом, дом. Далекий и с каждым прожитым днем тут кажется все прекрасней. Я все реже вспоминаю о той жизни. И иногда виню саму себя в этом…

— А как? — вытащила меня из омута дурных мыслей Саира. О чем мы говорили? Ах да…

— Ну… А что ты умеешь?

Девчонка задумалась, даже губу прикусила от усердия. А я обратила внимание, что орки тоже на нею наблюдают. Хотя Хишма, как всегда, безучастно стоит у входа и вот ей, складывается такое впечатление, совершенно наплевать на наш диалог. И на все остальное тоже.

Если Чара — это безудержный лесной пожар, который можно убить, но никак не остановить, а Шейбан напоминает порой спокойного опасного крокодила, который может в любой момент сорваться вихрем и просто перекусить тебя пополам, то Хишма — безмятежность. Умиротворенность и отстраненность, которые совершенно не воспринимаются как черствость или холодность. Рядом с ней ощущаешь покой. И именно она первой заметила крадущихся имперских ищеек в ту памятную ночь. Вот такая вроде отстраненная, а все держит под контролем. Шейбан ее очень ценит.

— Выживать умею.

Мы все посмотрели на нее с удивлением. Видно, у отчима тоже было не очень, раз именно такая ассоциация приходит этому ребенку первой в голову. Жалость начала подниматься в душе, я ее, между прочим, терпеть не могу. Ни к себе, ни к окружающим. По-моему, это самое унизительное чувство. А значит — брысь, гадость!

— А читать, писать ты умеешь?

— Немного, — и сказано это было так печально.

— Расскажи о себе подробней, — попросила-приказала я. Совсем уже вживаюсь в роль. И как к этому относиться? Это же хорошо, наверное?

— Отца не помню, он воевал и умер, когда я ребенком совсем была. Через пару лет мама замуж за отчима вышла. Все было совсем неплохо — как везде. Отчим меня не любил, но и не обижал. Позже у мамы братика два родились, а на третий раз ребеночек умер, а мама в горячке слегла. Через десятину и ее не стало, вот тогда плохо и стало. Я за братиками следила, за порядком дома — так на улицу никто и не гнал. Ну а потом отчим новую жену нашел, а у той свои двое, да постарше. Стало кому за детьми смотреть, а я стала обузой. Вот и решили меня продать в рабство. Еще сказали, чтоб радовалась, что не просто на улицу выкинули и что с голоду не помру.

Больше ничего спрашивать не хотелось. Вот так, Саша, ощути, что называется, вкус жизни. А я уже и как-то притерпелась к рабству, вроде. Спокойней стала относиться… Ну по крайней мере не впадаю в ступор при виде рабов, а ночью кошмары не снятся. И вот снова… А ведь тут целый рынок! Большой-большой! Сколько там людей продают как скот? Тысячи? И это самый пограничный город, а что тогда делается в империях? Ведь все, абсолютно все, и мастер Вельнис, и командир, и даже Дайна с Имрой спокойно относятся к тому, что людей можно продавать и покупать. И ведь никаких прав или защиты! Совсем ничего! А что могут сделать люди с другими людьми, когда не только правовая, но и моральная сторона не сдерживает? Ведь это норма для всех. Ни родственники слова ни скажут, ни сосед осуждающе ни посмотрит.

Вот оно! Скорее не само рабство столь страшно, хотя и это тоже, как осознание того, что это обыденность. Повседневность. Нечто совершенно естественное для того мира и всех его жителей… Даже таких хороших, как мои переселенцы.

Сейчас в Мертвых землях нет рабов. Когда уничтожили клан, то и все рабы перестали таковыми быть. И они не стали «чистыми», они стали бывшими рабами, что еще хуже, чем клановые без клана. Они бежали со всеми. С теми, кто остался. Между полной неизвестностью, и неизвестностью со знакомыми прежде людьми, все-таки есть разница. А теперь в