Почему Америка и Россия не слышат друг друга? Взгляд Вашингтона на новейшую историю российско-американских отношений - Анджела Стент

До 2008 года российские лидеры не отдавали себе отчета, каких масштабов достигла интеграция новой, капиталистической России с глобальной экономикой. Кризис исправил это их упущение. Как заявил в 2010 году Дмитрий Медведев, «то, что произошло после начала кризиса в нашей стране, меня удивило, потому что степень глубины падения нашей экономики оказалась больше, чем я это предполагал»{495}. Со своей стороны, Путин тоже признал, что влияние кризиса «для российской экономики оказалось весьма чувствительным… Но наша экономика уже давно интегрирована в мировую… Как в народе говорят, за что боролись, на то и напоролись»{496}. Если во внешнеполитической риторике Путин позволял себе обвинять США в попытках подкопа под Россию, то обвинения в адрес тех же США, что эта страна в одиночку спровоцировала мировой финансовый кризис, выглядели бы неубедительно. Тем не менее Путин не преминул возложить вину за кризис на «паразитические» западные страны, и в частности на американскую индустрию субстандартной ипотеки{497}. «Все, что происходит в экономической и финансовой сферах, берет свое начало в Соединенных Штатах»{498}. Кроме того, Путин заявил, что доллар не может более оставаться главной резервной валютой мира и что роль таковой должен взять на себя рубль. В 2009 году Путин заявил участникам Всемирного экономического форума в Давосе о «провале сложившейся финансовой системы» и упомянул в связи с этим, что глобальный кризис, «конечно, затронул и нас самым серьезным образом». Путин пояснил далее, что «кризис обнажил имеющиеся у нас проблемы. Это чрезмерная сырьевая ориентация экспорта и экономики в целом, слабый финансовый рынок»{499}.

Когда в 2008 году цены на нефть рухнули, Россия столкнулась с отрицательными последствиями своей неспособности диверсифицировать экономику и покончить с зависимостью от нефти и газа. Выражаясь словами экономистов Клиффорда Гэдди и Бэрри Айкса, Россия «подсела на иглу ресурсной ренты». «Эта патологическая зависимость, – пишут они, – означает специфическую форму неэффективного распределения рент в экономике, поскольку отсталая структура производства, которую Россия унаследовала от Советского Союза, постоянно требует огромной доли этой ренты». Однако те же авторы утверждают, что для России зависимость от нефти и газа вполне рациональна, учитывая ее ресурсные богатства, и предлагать ей диверсифицировать свою экономику за счет отхода от нынешнего энергетического фокуса было бы экономически нецелесообразно{500}.

Санкт-Петербургский экономический форум 2009 года, по контрасту с прошлогодним, проводился не на такую широкую ногу – обошлось без пышных приемов, – да и настроения на нем звучали более реалистичные, что стало отражением потрясений прошедшего года{501}. К тому моменту Россия уже приняла быстрые и эффективные меры реакции на финансовый кризис, и если смотреть в среднесрочной перспективе, то она лучше многих других стран переносила этот кризис и имела гораздо более прочные шансы на выживание, чем десять лет назад после дефолта 1998 года{502}. С тех пор как Путин и Кудрин пришли во власть, они не покладая рук трудились над тем, чтобы России больше не угрожало повторение кризиса. 15 сентября 2008 года, на следующий день после банкротства Lehman Brothers, экономическая команда Путина приступила к разработке экстренного плана по недопущению банкротства российского бизнеса. Алексей Кудрин, которого журнал Euromoney впоследствии назовет «министром финансов года», предложил план, согласно которому Центробанк откроет кредитные линии, чтобы удержать на плаву российскую экономику{503}. Россия использовала крупные валютные резервы, скопившиеся в фондах национального благосостояния, чтобы влить деньги в экономику и тем ослабить наихудшие проявления кризиса. Впрыскивание ликвидности предотвратило коллапс банковской системы, а те банки, что все же лопнули, проходили процедуру оздоровления в установленном порядке. Крупной национализации частных компаний не понадобилось. И к олигархам за крупным вспомоществованием власть не обращалась[51].

Тем не менее российские телеканалы показали несколько сюжетов, где Путин распекал олигархов за их поведение. Самый яркий из них прошел в эфир в июне 2009 года, когда Путин, чтобы другим неповадно было, произвел показательную публичную «порку» одного из олигархов, которому прежде особенно благоволил, – алюминиевого магната Олега Дерипаски. Путин вызвал его в бастовавший провинциальный городок Пикалево, где рабочие вышли на улицы из-за невыплаты зарплат. Общий долг по зарплате на трех градообразующих предприятиях составил 41 млн рублей, владельцем одного из заводов был как раз Дерипаска. Отметив, что к его приезду собственники предприятий «забегали как тараканы», Путин на совещании швырнул Дерипаске свою авторучку и заставил подписать документ о немедленном погашении долгов по зарплате пятистам бастовавшим работникам завода{504}. Тот с угрюмой миной подписал. Присутствовавшие на совещании рабочие зааплодировали. В целом на рефинансирование убыточных компаний российское правительство потратило порядка $11 млрд{505}.

Глобальный финансовый кризис, кроме того, открыл перед Россией возможность усилить свою роль в международной экономике через многосторонний механизм «Большой двадцатки» (G20), которой, как одно время представлялось некоторым из ее участников, судьба назначила стать советом директоров мировой экономики. Россия рассматривала такой подъем престижа «Большой двадцатки» как подтверждение выдвинутого ею тезиса, что структуры новой глобальной экономики начинают заменять собой более малочисленные международные клубы, где верховодил Запад. Сдвиг в сторону G20, казалось, должен подчеркнуть и возрастающую важность стран БРИК. Более того, чем дольше мировая экономика переживала серьезные проблемы, тем убедительнее звучали заявления России, что расточительная американская политика дурно влияет на ее внутриэкономическую ситуацию. Дмитрий Медведев назначил Александра Волошина, возглавлявшего президентскую администрацию при Ельцине и Путине, координатором плана по превращению Москвы в новый мировой финансовый центр, который составил бы конкуренцию Нью-Йорку, Франкфурту и Лондону. Впрочем, эти амбиции так и не перешли из плоскости желаемого в плоскость действительного.